Великий перелом - Гарри Тертлдав Страница 46

Когда он сказал это вслух, Наоми Каплан подняла бровь.

— На Британских островах достаточно дел, которыми следует заняться прежде, чем пройдут миллионы лет, — сказала она.

Ветер с Северного моря унес ее слова прочь. То же самое он попытался сделать с ее шляпой. Наоми спасла шляпку и плотнее надела на голову. Гольдфарб не знал, радоваться, что она поймала ее, или печалиться, что ему не представился шанс проявить галантность и поймать ее. Конечно, ветер мог перемениться и унести шляпку через утес, тогда с галантностью будет плоховато.

Изображая удивление, он сказал:

— Почему вы так решили? Только потому, что последние несколько лет нас бомбили немцы и на нас напали ящеры? — Он легкомысленно помахал рукой. — Это мелочи. Теперь, если теперь одну из этих атомных бомб, или как там они ее называют, сбросят на нас, как на Берлин…

— Боже, не допусти! — сказала Наоми. — Вы правы: с нас уже хватит.

Ее акцент — устойчивый верхнеанглийский, накладывающийся на немецкий, — очаровывал его. Многое в ней восхищало его, но в данный момент он сосредоточился на произношении. Ее речь была улучшенным или более изысканным вариантом его собственной: английский язык низшего или среднего класса, наложенный на идиш, на котором он говорил до начала учебы в средней школе.

— Я надеюсь, вы не очень замерзли?

Погода была свежей, в особенности вблизи моря, но далеко не такой промозглой, как зимой. Только безудержный оптимист мог поверить, что весна начнется в один из ближайших дней, пусть даже не сразу.

Наоми покачала головой.

— Нет, все в порядке, — сказала она. Словно желая опровергнуть ее слова, ветер попытался задрать юбку из шотландки. Она лукаво улыбнулась, поправляя одежду. — Благодарю вас за приглашение погулять.

— Благодарю вас за то, что вы согласились, — ответил он.

Многие парни, которые заходили в «Белую лошадь», приглашали Наоми на прогулку; некоторые делали ей и более откровенные предложения. Она всем давала от ворот поворот, исключая Гольдфарба. Его зубы уже начинали стучать, но он не признавался себе, что мерзнет.

— Как приятно здесь, — сказала Наоми, тщательно подобрав слова. — До того как я попала в Дувр, я никогда не видела и не могла себе представить утесы, подобные этим. Горы я знаю по Германии, но утесов на краю земли, обрывающихся вниз более чем на сотню метров, — а там ничего, только море, — я не видела никогда.

— Рад, что они вам понравились, — сказал Гольдфарб с таким удовольствием, будто он был персонально ответственным за самую знаменитую природную достопримечательность Дувра. — Трудно найти в эти дни приятное место, куда можно пригласить девушку. Например, кино не работает из-за отсутствия электричества.

— И скольких девушек вы водили в кино и в другие приятные места, когда было электричество? — спросила Наоми.

Она могла вложить в этот вопрос некий дразнящий смысл. Тогда Дэвиду было бы легче ответить. Но в вопросе прозвучали серьезность и любопытство.

Он не мог просто отшутиться. В его жизни была Сильвия. Ее он тоже не водил в кино — он укладывал ее в постель. Она относилась к нему достаточно дружелюбно, когда он заглядывал в «Белую лошадь» за пинтой пива, но он не знал, как она охарактеризует его, если Наоми спросит. Он слышал, что женщины могут быть разрушительно искренними, когда говорят друг с другом о недостатках мужчин.

Поскольку он сразу не ответил, Наоми наклонила голову набок и бросила на него понимающий взгляд. Но вместо того, чтобы загнать спутника в угол, она произнесла:

— Сильвия сказала мне, что вы совершили что-то очень смелое, чтобы выручить одного из ваших родственников — кажется, кузена, она не была уверена — из Польши.

— В самом деле? — сказал он с радостным удивлением: возможно, Сильвия не говорила о нем слишком уж плохо.

Но если Наоми уже знала о нем что-то, рассказать еще будет не вредно.

— Да, это мой кузен, Мойше Русецкий. Помните? Я рассказывал вам когда-то в пабе.

Она кивнула.

— Да, вы рассказывали. Это тот, который вел передачи но радио для ящеров, а затем против них, после того как увидел, каковы они на самом деле.

— Правильно, — сказал Гольдфарб. — Они поймали его, посадили в тюрьму в Лодзи и стали думать, что с ним делать дальше. Я пошел туда с несколькими парнями, помог ему освободиться и переправил его сюда, в Англию.

— У вас это прозвучало так просто, — сказала Наоми. — А вы не боялись?

В том бою он впервые испытал себя в наземной битве, пусть даже ящеры и польские тюремные охранники были застигнуты врасплох и не могли оказать серьезное сопротивление. Но когда ящеры напали на Англию, он был призван в пехоту. Тут все было гораздо хуже. Он просто не мог себе представить, как люди, находящиеся в здравом уме, могут выбрать карьеру в пехоте.

Он сообразил, что не ответил на вопрос Наоми.

— Боялся? — спросил он. — На самом деле я просто окаменел.

К его облегчению, она снова кивнула: он боялся, что чистосердечие отпугнет ее.

— Когда вы рассказываете мне о подобных вещах, — сказала она, — вы напоминаете мне этим, что вы вовсе не англичанин. Немногие английские солдаты заметят в разговоре с кем-то, кто не принадлежит к их кругу — как вы это называете? «В кругу своих товарищей»? — что они чувствуют страх или что-то такое личное.

— Да, я замечал, — сказал Гольдфарб. — И я тоже этого не понимаю. — Он рассмеялся. — Но что я вообще знаю? Я всего лишь еврей, родители которого сбежали из Польши. Я не смогу хорошо понимать англичан, если даже доживу до девяноста лет, а это не особенно-то вероятно — вон как пошатнулся мир в наши дни. Может быть, только мои внуки научатся держаться, как англичане.

— И мои родители вовремя вывезли меня из Германии, — сказала Наоми. Ее озноб не имел ничего общего с бризом, дующим с моря. — Там было плохо, и мы сбежали до Хрустальной ночи [6]. А что… — Она заколебалась, вероятно, из-за того, что стала нервничать. Через мгновение она закончила вопрос: — А как это было в Польше?

Гольдфарб задумался.

— Следует помнить, что нацисты оставили Лодзь примерно за год до того, как я попал туда. Я думаю сейчас о том, что видел, и стараюсь представить, что там творилось при немцах.

— Ну? — поторопила его Наоми.

Он вздохнул. Выдох в холодном воздухе поднялся облачком пара.

— Из всего, что я видел, из всего, что я слышал… Если бы не пришли ящеры, могло не остаться в живых ни одного еврея. Я не видел всей Польши, конечно, только Лодзь и путь к морю и обратно, но если бы не пришли ящеры, во всей стране могло не остаться ни одного еврея. Когда немцы говорили «свободно от евреев», они ведь не шутили.