Большая игра. Прошедшее повелительное - Дэйв Дункан Страница 45

– Мой отец говорил: «Не говори о вере, покажи ее».

– Вы отказываетесь отвечать на вопрос?

– Я ответил на вопрос. – Какое это-то имеет отношение к смерти Волынки?

– Меня учили, что ценятся не слова, а поступки. Отец считал, что оголтелые, нетерпимые миссионеры вроде моего дяди Роланда нанесли непоправимый ущерб несчетному количеству людей, навязывая им чужие нормы ценностей и веры. В результате эти люди оказались в смятении. От их племенных обычаев ничего не осталось, а то, что предлагалось взамен, не понималось ими. Он считал…

«Может быть использовано в качестве свидетельства…» Даже если Лизердейл и отличается широтой взглядов и терпимостью – доказательств чего до сих пор не было, – в любом нормальном английском жюри присяжных всегда найдется пара догматичных христиан. Эдвард глубоко вздохнул, проклиная себя за глупость: опять не уследил за языком.

– Отец считал, что человек должен делать свою жизнь примером для других, для себя и для того бога – или богов, – в которого он верит. Надеюсь, вы не хотите проповеди, не так ли, инспектор?

– И это спровоцировало вас на метание миски?

Еще один крученый!

– Он оскорблял моего отца. – Эдвард решил занести эти слова в протокол.

– Он обвинял его в поклонении Дьяволу. – Попробуйте-ка вынести это на суд двенадцати честных людей и закона!

– Именно такими словами – «поклонение дьяволу»?

– Примерно такими. А как бы вы реагировали, если кто-то…

– Мы интересуемся вашими реакциями, сэр. Вы всегда становитесь буйным, когда кто-то делает неуважительное замечание о вашем отце?

– Я не помню никого другого, способного на подобную бестактность.

По мере продолжения допроса западный говор Лизердейла становился все более протяжным. Интересно, подумал Эдвард, так ли выделяется его поставленное в школе произношение? Он попытался справиться с этим, но подобные попытки съедали драгоценные мозговые клетки, так необходимые ему для ответов. Он понял, что по каким-то причинам полицейский невзлюбил его и наслаждается его промахами.

– Что заставило вашего дядю выдвинуть такое обвинение?

Эдвард потер затекшую шею.

– Спросите его. Я не в силах понять ход мыслей своего дяди.

– В молодости он и сам был миссионером.

– Да, я знаю.

– Где вы родились, мистер Экзетер?

Какое это имеет отношение к смерти Волынки?

– В Британской Восточной Африке. В Кении.

Вопросы лягушками прыгали с темы на тему: Кения, Фэллоу, Грейндж. Каждый раз, когда Эдвард отвечал вопросом на вопрос, Лизердейл менял тему и подходил к нему с другой стороны. Что за гадостью они красят здесь потолки!

– А как ваш отец относился к миссионерам в Ньягате?

– Понятия не имею. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я уехал оттуда. Мне едва исполнилось двенадцать, когда я последний раз говорил с отцом. Мальчики в этом возрасте редко считают родителей смертными, не говоря уже о расспросах на эту тему.

– Раньше вы говорили несколько иначе.

– Верно, – согласился Эдвард, злясь на себя. – Я помню, что он говорил мне насчет миссионеров, но не знаю, как он с ними поступал на деле. Я помню, как к нам на пост приезжали миссионеры и встречали хороший прием.

– Можете вы назвать кого-то из них?

– Нет. Это было так давно…

– А преподобный доктор Экзетер приходится братом вашему отцу?

– Приходился братом. Мой отец погиб, когда мне было шестнадцать.

Лизердейл подкрутил ус.

– Приходился вашему отцу младшим братом?

– Вовсе нет! Он гораздо старше.

– Есть ли у вас доказательства, мистер Экзетер?

– Я довольно хорошо знаю обоих.

– А документальные свидетельства?

Эдвард недоуменно посмотрел на него:

– Сэр, какое это имеет отношение к расследованию?

– Будьте добры, отвечайте на поставленный вопрос.

– Я полагаю, что возраст отца записан в моем свидетельстве о рождении. Боюсь, я редко перечитываю свое свидетельство о рождении.

Манеры! Он начинает огрызаться. Ему показалось или в глазах Лизердейла действительно вспыхнул огонек? Он сидит против света, так что трудно сказать наверняка.

– Когда британский подданный рождается в колониях, кто заполняет свидетельство о рождении?

– Полагаю, администратор округа.

– Значит, ваше свидетельство о рождении заполнено рукой вашего отца?

– Возможно. Обязательно посмотрю, когда выпишусь из больницы.

– Я спрашивал вас о возрасте вашего отца. У вас имеются доказательства вашей точки зрения непосредственно здесь, под рукой – ну, например, фотография?

Что за наглость! Лицемер чертов! Этот наглец рылся у Эдварда в кошельке, пока он лежал без сознания! Желание встать и одернуть его казалось просто неодолимым.

– У меня есть фотография.

– Не будете ли вы любезны показать ее?

Кипя гневом, Эдвард открыл тумбочку и достал кошелек.

– Только, пожалуйста, осторожнее. Она хрупкая, а это единственная сохранившаяся фотография моих родителей.

Лизердейл почти не смотрел на снимок.

– На ней ваши родители сняты в Африке?

– Да. Ее сделал кто-то из гостивших у нас и прислал ее нам еще до моего отъезда.

– Так когда она была сделана?

Куда клонит этот хитрый дьявол?

– В тысяча девятьсот восьмом. Мне тогда было одиннадцать, почти двенадцать.

– И как по-вашему, сколько лет мужчине на фотографии, сэр?

Не выпуская фотографии из рук, Лизердейл дал ее Эдварду, чтобы тот мог посмотреть.

– Около сорока, полагаю. Никак не пятьдесят. И наверняка больше тридцати.

Изображение и без того не отличалось четкостью, а за шесть лет в кошельке карточка основательно вытерлась, словно группа на веранде стояла в густом тумане. Лицо его матери закрыла тень. Вот он сам стоит перед родителями, застенчиво улыбаясь, рука отца покоится на его плече.

– Ваш отец – Камерон Экзетер, сын Орейса Экзетера и миссис Экзетер, в девичестве Мариан Камерон из Уолд-Холла, Вертинг, графство Суррей?

Эдвард плавал, и еще как. Ему даже показалось, что кровать под ним покачивается. Это похуже экзамена по геометрии. «Докажите, что треугольник А-Дэ-Цэ подобен треугольнику Дэ-Цэ-Ка…»

– Кажется, да. Я не знаю точно, где они жили, кроме того, что это было где-то в Суррее. Я даже имен их точно Не помню.

Лизердейл кивнул, словно ловушка захлопнулась.