Мартлет и Змей - Владимир Торин Страница 44

Терзаемый растущим внутренним голодом и дурными предчувствиями Дарил Грам выбрался из замка Реггер через главные ворота. Никто из стражников даже не окликнул его – в дневное время ворота вотчины Уильяма Сноббери стояли открытыми, и в них разрешалось входить всем желающим, будь то окрестные крестьяне со своими жалобами, королевские вестовые с важными донесениями или заезжие купцы с телегами, груженными товарами. Стражники лишь смотрели, чтобы прибывшие не проносили с собой оружия без должного на то разрешения. Подобная безалаберность объяснялась долгими годами мирной жизни и добродушным характером графа Сноббери, не верящего всерьез ни в злые козни врагов, ни в шпионаж, ни в предательство. Война с нежитью, не так давно прокатившаяся по Ронстраду с запада на восток, обошла Реггерское графство стороной и, хоть и вынудила Сноббери всерьез задуматься об укреплении замка, в целом ничего не изменила в образе жизни его подданных. Здешний народ, как и в прежние времена, был этаким «провинциальным лентяем», для которого вести из столицы были не более чем пугающими сказками. В местных харчевнях завсегдатаями обсуждались не новости с полей сражений, а урожаи с крестьянских пашен и огородов – эти насущные вопросы волновали людей куда больше.

Дарил Грам лишь укоризненно покачал головой, глядя на сонных зевающих стражников, покидая замок, – эти бездельники проспят даже новое пришествие Бансрота, не говоря уже об агентах Бремеров.

«Нет, полагаться на графа и его олухов решительно нельзя», – подумал Дарил.

А значит, опять все необходимые меры придется принимать тайной страже Ронстрада, а в частности – ему. Недаром же он состоит в Первой Дюжине.

Тут Грам поймал себя на мысли, что по-прежнему считает себя тайным агентом, несмотря на все, что с ним случилось. А что, собственно, и случилось-то? Ну да, он превратился в существо с насущной потребностью в свежей крови. Но, по мнению Дарила, это был еще не повод отказываться от себя самого. Шпион понимал, что если он предаст свою память (которую удалось вернуть с таким превеликим трудом, да и то не полностью) и оставит королевскую службу, то ему будет только одна дорога: стать чудовищем, мерзким ненасытным упырем, достойным только осинового кола в грудь. Нет, он собирался остаться человеком, пусть даже и в теле вампира. Он не сдастся. Как говорили в тайной страже, бывших агентов не бывает, разве что на кладбище, да и те шпионят у Карнуса. А значит, ему нужно в Теал, в это логово врагов королевства, нужно расстроить зловещие планы предателей Ронстрада и защитить верных слуг его величества. В Теале еще должен пребывать его связной, господин Сплетня, через него Дарил войдет в контакт с Прево, а уж Черный Пес (так шпионы называли между собой сеньора Каземата) обязательно придумает, как лучше применить его новые способности. Пока же придется действовать на свой страх и риск, потому как время не ждет.

Обдумывая свое положение, Дарил уходил все дальше от Реггера на юг, ноги несли его в сторону Теала, следуя по заросшей лесной дороге через Утгарт. Шпион справедливо решил, что на тракте, который петлял вдоль северного берега Илдера, ему сейчас делать нечего – там слишком легко оказаться замеченным. По иронии судьбы, теперь он припоминал даже это: именно так он добрался до Реггера два дня тому назад, будучи в полном бреду и не понимая, что же с ним происходит. Теперь ничего не ускользало от его взора, сознание стало ясным, как день. Если бы еще не этот мучительный голод, который беспокоил Дарила все сильнее. И свет. Тайный королевский агент начал замечать, что слишком часто щурится, а голова начинает тяжелеть и болеть, когда он выходит из-под тени древесных крон и попадает на солнечный свет. Как там говорилось в книге? «Они сражались при лунном свете». Да уж, следуя логике и учитывая записи из библиотеки, дневное светило вот-вот превратится в его злейшего врага. Как будто мало ему других неприятностей…

Было уже около одиннадцати часов дня, когда идти по дороге стало совсем невыносимо. Солнечный свет немилосердно резал глаза, жег раскаленным огнем бледную кожу. Его мутило, к горлу подкатывала тошнота, а в виски будто бы вонзились два кинжала, с каждым мгновением вкручивающиеся в череп все глубже. Лихорадка возвращалась к нему, будто позабывшая что-то дома перед долгой дорогой старая ведьма. А ведь он наивно полагал, что худшее уже позади, что недуг оставил его, что тело, словно бы час за часом поджариваемое на медленном огне, теперь может обрести покой. Но нет, все вернулось… Конечности одеревенели, суставы заплыли, и Дарил продолжал двигаться лишь неимоверным усилием воли. Со стороны это, должно быть, выглядело столь же потешно, как и отвратительно: он дергался всем телом, совершая каждый шаг, будто позабыв, как нужно идти, что для этого требуется сгибать и как становиться. Он походил на плохо выполненную марионетку в руках неумелого фигляра с подагрическими пальцами. Скорее повинуясь звериным инстинктам, которые всегда помогали ему выживать, чем логике и трезвому разуму, превозмогая боль, Дарил сошел с дороги, углубляясь в лес, чтобы укрыться среди деревьев. На многих из них еще сохранилась желто-красная осенняя листва, и это стало для него спасением. В погруженной в тени лощине у основания большого дуба, меж его корней, шпион недолго думая соорудил себе нехитрый шалаш из поваленных стволов и обломанных сучьев. Здесь, на влажной земле и сохранившей прохладу ночи траве, положив на поросший мхом корень голову, которая сейчас казалась ему кожаным бурдюком, полным кипящей крови, бедняга решил переждать полдень. Хранн Великий, когда же ему в последний раз было так жарко и душно?! Создавалось ощущение, будто он попал в пустыню, где нет ни оазисов, ни воды, а лицо грызет едкая песчаная пыль. И ведь это осень! На самом деле Дарил и не догадывался, насколько ему повезло: солнце даже не показывалось из-за туч, и было довольно прохладно; любой другой сейчас поспешил бы укрыться где-нибудь от промозглого влажного ветра и мороси. Но для него полдень превратился в подлинную каторгу. Ему казалось, что лучи – это когти, которые протянулись к нему и пытаются ухватить за горло. Он тяжело, хрипло дышал, выпуская из легких воздух с таким звуком, будто в них пробоина. Бред начал вытеснять цельные, завершенные мысли, и вскоре в сознании ничего не осталось, кроме каких-то беспорядочных отрывков.