Невеста оборотня - Альфред Билл Страница 42

Нет, мосье де Сен-Лауп не станет подвергать себя риску, требуя от меня удовлетворения. Он ни словом, ни жестом не покажет, что осведомлен о нашем полуночном приключении, но… Кровь ударила мне в голову при неожиданной мысли о том, как француз сможет использовать свою осведомленность о событиях прошедшей ночи. Ведь даже если его отношение к Фелиции станет настолько бессердечным, насколько он сможет себе это позволить, известные ему факты, порочащие честь девушки, позволят французу держать ее в своем доме и после того, как долговые расписки, являющиеся до сих пор его могущественным оружием, перестанут быть таковым и превратятся в разновидность простого и необязательного делового партнерства. Потому что, сообщив дяде о похождениях племянницы, Сен-Лауп мог изменить его прежнее доброжелательное отношение к девушке, и если бы она обратилась к своему близкому родственнику с просьбой о помощи в расторжении брака с иноземцем, то все самые очевидные доказательства, которые она могла бы предъявить суду, были бы поставлены под сомнение брошенной на ее репутацию тенью полуночного визита в мой дом.

Фелиция написала в своей записке, что не мыслит без меня своей дальнейшей жизни. Но понимала ли она столь же ясно, как и я, что моя смерть в поединке с Сен-Лаупом поставит ее перед необходимостью выбора между невыносимым игом в оковах рокового замужества и постыдным положением бесчестной беглянки-жены, недостойной покровительства закона? Ибо без меня рядом с девушкой не останется никого, кто смог бы помочь ей, за исключением двух старых больных людей, один из которых не сможет стать ее защитником потому, что является слугой церкви, а второй благодаря родовым изъянам характера.

Тем не менее, отправляясь в полдень на прогулку, я захватил с собой пистолеты, и, привязав свою лошадь в уединенном ущелье, с удовольствием всадил одну за другой десять пуль в цель, находящуюся от меня в тридцати шагах. Но когда я вложил оружие обратно в седельные кобуры, совесть громко заговорила во мне:

«Слабак! Чего ты ждешь? Когда он овладеет ею, утолится ее красотой, сделает ее предметом насмешек своей злобы и хандры, и при этом все еще будет существовать вероятность, что на дуэли он убьет тебя, а не ты его». «Мы убежим. Мы спрячемся там, где он нас никогда не найдет», — резко отпарировал я. Но ответ показался мне таким слабым и неубедительным, таким низким и подлым, что я в бессильной злобе лишь скрежетал зубами на свои жалкие прожекты.

Поднимаясь по Хай-стрит к своему дому, я неожиданно столкнулся с Сен-Лаупом. Веселый, самодовольный и щегольски одетый, он, поприветствовав меня помахиванием трости с кисточкой, вложил в мою руку крошечную коробочку, завернутую в бумагу с торговым знаком ювелира.

— Положите ее в карман вашего смокинга, когда через четыре дня в церкви вы встанете рядом со мной. Это кольцо, мой мальчик, тот волшебный талисман, который непременно откроет передо мной двери рая.

Какое нетерпеливое желание нанести удар прямо в его ухмыляющийся рот испытывала моя рука!

Мы с Фелицией не встречались наедине до самого вечера открытия зимней ассамблеи, на следующий день после которого была назначена ее свадьба. Один Бог знает, с какой силой я желал в эти долгие вечера вновь прижать ее к своей груди, которая, казалось, была одной огромной кровоточащей раной. И, почувствовав, что не могу более выносить этих мучений, я, найдя в деловых бумагах какой-то пустяк, оправдывающий мой уход, в тщетной надежде покинул дядину контору. Возможно, множество последних приготовлений к свадьбе мешали нашей встрече, а, может быть, она, кроткая и нежная, просто послушно следила за приготовлением кофе для дяди или за подготовкой к ужину; и, несомненно, там же находился и Сен-Лауп; и когда я попрощаюсь и уйду, до дверей проводит меня не она, а Барри… Мудрее и сильнее, чем я, Фелиция оберегала нас обоих от мучительной прелести тех безнадежных проявлений нежности, притягательной силе которых я не смог бы не поддаться.

Поэтому, когда наконец наступил вечер открытия ассамблеи, я ожидал ее появления, словно израненный человек, три дня мучимый томительной жаждой в пустыне и ждущий прибытия каравана, который уже показался вдали среди песчаных барханов. И она и я со своими партнерами будем одинаково одиноки в беззаботной и беспечной толпе; и, быть может, ее рука на мгновение коснется моей, а ее пальцы лягут на мой рукав; я стану ловить ее близкое благоухание, и перед тем, как она станет принадлежать другому, смогу в последний раз повторить свою клятву в вечной преданности и самозабвенной любви.

Пополняемая вновь прибывающими гостями, толпа участников ассамблеи продолжала заполнять старинный зал, почти целиком занимающий второй этаж ратуши, свободным в котором оставалось лишь место для танцев. Из зала гости переходили в соседнюю карточную комнату, в которой я успел заметить пастора, уже играющего в вист. Молодые люди из города и окрестных ферм, не успевшие занять места в креслах, облепили перила балконов или столпились около дверей ближе к чаше с пуншем, позволившей им лучше оценить прелесть позднего прибытия. Побросав внизу свои шали и меховые пелерины, они, подобно всплывшим на поверхность воды пробкам, затопили ступени лестниц, уподобившись в этих вздымающихся при каждом шаге драпировках восседающим на облаках богиням.

Со своего места в этом кордоне благовоспитанных людей я наблюдал восхождение Фелиции, плывущей под руку с дядей и Сен-Лаупом у правого локтя по лестничному маршу. Я знал, что на ее сердце была та же тяжесть, как и у меня, но, глядя на нее, вы бы никогда не догадались об этом: так легко и беспечно держала она свою восхитительную голову; с таким удивительным достоинством приветствовала рой молодых людей, бросающихся к ней навстречу, чтобы только поздороваться с ней или добиться официального представления. Это зрелище дало мне возможность со злорадством смотреть на Сен-Лаупа, чьи румяные щеки становились все пунцовее с каждым вновь подлетавшим к девушке в поисках ее благоволения молодым человеком, оттесняющим его от нее все дальше и дальше, и в конце концов француз был принужден плестись вслед за своей невестой в самом конце длинной вереницы ее поклонников и обожателей.

Один раз в танцевальном зале он попытался было восстановить свое прежнее положение сбоку от нее, но это удалось ему лишь на мгновение. Юный Филипп Далримпл, чьи наследственные поместья на той стороне реки по традиции перешли к нему по королевскому дарственному акту, гарантированному юноше Парижским договором, так ловко оттер в сторону короткую фигуру француза, словно его шесть футов костей и мускулов и не подозревали о присутствии иноземца. Сен-Лауп задрал свой нос к дородному и сильному плечу в голубом атласе, преисполненным учтивой готовности принять необходимые извинения. Но когда никто и не посмотрел в его сторону, когда Далримпл звучно и задиристо продолжал владеть вниманием Фелиции, я увидел сжатые губы француза, увидел унылый румянец, заливший его лицо от щек до бровей, и огонь свирепости, вспыхнувший и немедленно погасший в его свинцовых глазах, как только Сен-Лауп оценил мощь юного задиры.

— Вам не следует обращать столько внимания на этого молодого человека, — прошептал я. — Он, как обычно, полупьян, и все знают об этом. — Это было сущей правдой. Но — Бог простит меня — мое сердце забилось сильнее при посетившей меня одной довольно низкой мысли: в своей крайней нужде я мог рассчитывать на его услуги. Потому что задира и хулиган Далримпл не был трусом. Владелец поместья в пять сотен квадратных миль северных пустынных земель, по нашим провинциальным меркам считавшегося огромнейшим, он так и не окончил Королевского колледжа, откуда без каких-либо отлагательств и промедления был изгнан за три года моего поступления туда, но легенда о безрассудном и необузданном характере этого юноши, о его грубости и жестокости вполне заслуживала доверия в той ее части, которая касалась его великолепного телосложения и преобладающего в нем животного начала. С того времени жизнь Филиппа была заполнена одной только охотой — по слухам, его экспедиции доходили до берегов залива Святого Лаврентия, — перемежающейся короткими безумными вторжениями в погрязшие в пороках, но искушенные в житейских делах столицу метрополии и ее города.