Замок отравителей - Серж Брюссоло Страница 42

Жеан уверял, что не голоден, так как, с одной стороны, он опасался отравленной пищи, с другой — если Робер и впрямь был невиновен — не хотел оскорбить его, жуя в его присутствии еду из своей котомки.

Юноша вел себя высокомерно, словно находился в замке, стены которого обтянуты дорогими тканями, а не в развалюхе, продуваемой ветрами. Жеан подметил, что обычно Робер спал с отцом на одном тюфяке, расстеленном в дальнем углу зала. Однако отец частенько засыпал в высоком кресле, последнем следе былого величия. Проводник намекнул, что не прочь улечься на скамье перед очагом — на ней он превосходно выспится, завернувшись в плащ.

— Как вам угодно, — надменно произнес Робер. — Во всяком случае не годится будущим соперникам связывать себя беседой и общим столом.

Говорил он это с неким комическим апломбом, будто и в самом деле был сведущ в ратном деле.

Молодой человек задул свечу, каждая минута горения которой была на вес золота, и отправился к тюфяку.

Заснул он очень быстро, а Жеан, растянувшийся на скамье, прислушивался к его ровному дыханию.

Сатисфакция! Чудак хватил через край. Если зверя не существует, все это обернется против обоих несчастных охотников. Если только юнец не предусмотрел какой-нибудь чудовищный труп, заменивший бы его? Не прятал ли он в известной ему пещере тщательно обработанные останки? Медведя… или обезьяны, купленной мимоходом на ярмарке, которую выставит на всеобщее обозрение в нужный момент, утверждая, что это труп того озлобленного зверя? Парнишка был довольно хитер, заранее все продумал и задолговременно расставил капканы. Так же, как он, год назад, задумал избавиться от Орнана де Ги…

Сон не шел. Жеан поднялся и покинул дом. Как ему не хватало Ираны! Он слишком много думал о ней, и, как только утратил над собой контроль, образ трубадурши встал между тем, что его окружало, и его рассудком. В момент расставания Жеану показалось, что вот-вот должно произойти нечто определенное. Был ли дружеским поцелуй, которым Ирана его наградила? Говорили, что нравы странствующих трубадурш достаточно свободные, и у этих женщин нередко была репутация отпетых шлюх, но в Иране Жеан этого не заметил. Он видел, что она всегда сдержанна с мужчинами.

Жеан тихо выругался. Он запутался в этой истории. До сих пор он вел жизнь солдата, привычным домом которого стал бордель, либо тешился с селянками во время стоянок. Таких случек ему было достаточно. Ирана, он чувствовал, не для него, тогда зачем думать о ней?

Хруст веточки заставил Жеана вздрогнуть. Он быстро повернулся, но тотчас успокоился, узнав изуродованного шрамом старика, ощупью продвигавшегося вдоль ограды.

— Добрый вечер, господин рыцарь, — поздоровался старик, остановившийся в трех шагах от проводника. — Я знаю, что вы здесь, чувствую ваш запах. Нос и уши заменили мне зрение. Они часто рассказывают мне больше, чем глаза, которыми я когда-то видел. Я был великим воином, необузданным и безжалостным. Увы, удача не улыбнулась мне, как Орнану де Ги. И хотя мы отличались в одних и тех же сражениях, обо мне позабыли в этом захудалом замке. Даже не в замке, а скорее уж в сторожевой башне, аванпосте, превращенном в хлев. Полагаю, инвалид что гиря на ногах всепобеждающего сюзерена, и я давно смирился со своим положением. Но в моем сыне течет стремительная кровь молодости: в нем бурлит черная желчь тех, кто еще ходит в коротких штанишках. Мне хотелось бы, чтобы вы простили ему его наглость. Я слышал, как он с вами говорил. Я притворялся спящим, чтобы не стеснять вас. Он считает себя паладином, хотя не знает, как держать меч. Малышка Ода затуманила ему голову своими баснями о рыцарстве. Она была мечтательной девочкой, ничего не знающей о ремесле солдата, и в ее представлении все они были людьми чести и высшего благородства. Вы и я много убивали в самых различных обстоятельствах, и мы хорошо знаем, что, сражаясь с драконом, самый любезный из любезных кавалеров сам становится драконом. Так что хочу попросить вас пощадить моего сына и не очень унижать его. Он и так натерпелся от презрения мадемуазель де Шантрель. О! Она была великолепна, с нежным голоском, однако я вспоминаю, как часто думал, что она пойдет в мать. А пока она будет пользоваться своим красивым личиком, чтобы водить за нос мужчин.

Сказав это, старик извинился за то, что не удержался от сентиментальности, и опять же ощупью возвратился в дом. Вскоре и Жеан последовал за ним. Он улегся на скамью и уснул, положив под голову котомку с едой.

Утром отец с сыном разделили с ним суп из бобов и лепешки, поджаренные на камне очага. Жеан следил за каждым движением Робера, когда тот занимался приготовлением завтрака. От молодого человека не ускользнуло столь пристальное внимание.

— Вы боитесь, что мы отравимся, рыцарь? — насмешливо спросил он. — Не беспокойтесь. Зверюга сюда не приходит. Что ему здесь делать? В казни Гомело мы не участвовали.

— Однако ты был там, когда его жгли, — заметил Жеан.

— Хотел видеть Оду, — признался Робер, наклоняясь над своей миской. — Я думал, что она там будет. Я не упускаю возможности, чтобы полюбоваться на нее. Лицезреть Оду мне необходимо. Я задыхаюсь, когда не могу на нее смотреть. Она отравила мою душу. Я никогда не избавлюсь от нее.

Жеан покачал головой и показал на две тарелки с супом.

— Кто-нибудь недоверчивый подумал бы, что ты не боишься яда, потому что сам распространяешь его, — иронично улыбаясь, сказал он. — Если бы это было так, ты точно знал бы, где доставать еду, не подвергая себя риску.

— Меня не трогают ваши разглагольствования.

Когда с супом было покончено, Жеан попрощался со стариком, а тот благословил сына.

Проводник и юноша пустились в путь. Они шли молча; похоже, Робер был раздражен, холоден и настроен весьма решительно. Жеан угадывал кипящую в молодом человеке, не находившую выхода страсть, способную толкнуть его на крайние меры. Неужели Робер надеялся блеснуть в глазах Оды этой последней бравадой? Стоило ли сказать ему, что его возлюбленная в большей опасности, чем он? Нет, Жеан не отважился на это. А впрочем, Робер наверняка не поверил бы.