Тень Аламута - Андрей Басирин Страница 42

— Сабих! Сабиха сюда!

Заметались вельможи, зашуршали полами кафтанов. Мыслимое ли дело: к Хасану гонцы прибыли от самого Балака — льва из львов артукидов!

Иса едва успел отпрыгнуть в сторону. Он согнулся в три погибели, скрываясь среди колонн. Внизу, в парадной зале толпились люди Тимурташа. Церемонные жесты, величавые позы. Хасан о чем-то говорил с юным эмиром, тот отвечал.

План Тимурташа был прост, как всё великое. Тимурташ и его воины вошли в город под видом послов. Внешне всё выглядело пристойно: Балак начал джихад и прислал Хасану повеление присоединиться к его войскам. Разве есть в том крамола? Нет. Вот только призыв к джихаду — ложный. И послы прибыли в Манбидж с единственной целью — захватить Хасана.

— Господин желает шербету? Или сладостей? — Иса обернулся как ужаленный. За его спиной стояла невольница с подносом в руках. Смотрела покорно, как подобает рабыне, но с затаенной дерзостью в глазах. Словно Марьям, братнина шлюха. Мысли о Марьям Иса отбросил. Недотрога свое еще получит. А невольница хороша! Стоит, глазки долу, в черное до бровей укутана, а прядка из-под хиджаба торчит. Медью высверкивает. И руки обнажены чуть больше, чем дозволено.

Это «чуть», эта грань дозволенного. А дальше — беззаконие начинается. Предательство. Иса облизнул пересохшие губы. Как ее зовут, невольницу? Марам? Арва?

— Подойди сюда, Мара, — хрипло попросил Иса. — Подойди, красавица…

И, совсем не стыдясь того, что их могут увидеть, схватил за руку, притянул к себе. Нутро ожгло сладким огнем; теплой волной толкнулось в живот, в грудь. Сердце расплескалось грозными барабанами. Ох! Под тонкой тканью — женское тело. Трепетное, нежное… Жарко там, влажно…

Что Тимурташ говорил? Невольницу взять, когда начнется? «Пусть подтвердит, что ты с ней был всю ночь. По Корану, бабье слово — половина свидетельства, да хоть столько. Иначе манбиждцы тебя в клочья порвут».

А ведь началось уже. Иса нащупал полу черной джуббы. Видит Аллах, началось! Вышло время Хасана.

— Господин! Нас же увидят! — попятилась девушка. Стыдливо поддернула накидку, высвобождаясь из алчных рук. — Господин…

— Пускай видят, козочка моя. Пускай!

Плевать! Правила — для истинных… Для светочей вроде Хасана или Балака, воинов Пророка. На них смотрят, от них ждут чудес. От таких, как Иса, не ждут ничего.

А зря.

Не владея собой, Иса потащил невольницу в свою каморку. Подальше, подальше от людей… На галерее многолюдно… увидят, передадут другим. А она умница, не сопротивляется… Знает: желание господина — закон.

Заскрипела дверь, покатился по полу серебряный кувшинчик. Темно-вишневая пахучая жидкость забрызгала мозаику. От звука серебра, от причитаний девушки Иса потерял последний разум. Он толкнул Мару в темный провал, повалил на пол. Что-то загремело, посыпались с полок миски.

— Господин!.. господин!.. не надо… так! — слабо отбивалась еврейка. — Я же… Хасан…

Лепет рабыни придавал сил. Хасан?.. Хасан тебе?! Ах так? Кто здесь господин?! Кому перейдут дворец и город?! Я! Я! Мне!

Торопливые, жадные руки рвали ткань, высвобождая запретное. Бледные груди с розовыми бутонами сосков, бедра — чуть широковаты, но тем и лучше… волосики на лоне курчавятся… Невольница уже не отбивалась и не пыталась высвободиться, лишь дышала тяжело, как загнанная лошадь. Глаза лихорадочно блестели, рыжие волосы намокли от пота. Шлюха!

Иса толкнул ее на тюки с тканями, навалился сверху. Она вскрикнула, запрокинув голову. Забилась, жадно принимая Ису горячим лоном. Так! Еще! Еще!

Окна кладовой выходили на придворцовую площадь. Иса приподнялся, чтобы лучше видеть происходящее снаружи. Ох хорошо!.. Воины в черных казагандах вели Хасана к воротам. Фигура правителя лучилась недоумением и страхом.

Что, брат? Вышло твое время! И ты это знаешь! Желание играло в теле горячим темно-вишневым шербетом. Мир кружился, качаясь в волнах мутной радости. Сбылось, сбылось задуманное!

Предательство, выпестованное долгими бессонными ночами.

Заговор против брата.

Мара вцепилась в плечи нового повелителя острыми коготками. Забормотала что-то на своем языке — горячо, жалобно. Ну же! Сильней! Так ее! Хасан, видимо, что-то понял. Рванулся из рук предателей, бросился к дворцу. Метнулся навстречу ему человек — хромой, растрепанный. Гебр проклятый, Рошан Фаррох. Откуда взялся только?

— Господин! Господин! — уже не стонала — кричала невольница. — Гос-споди-и-и!..

Воины в черном ринулись в драку; уже никто ни от кого не скрывался. Ударом плети Рошана смело в сторону. Острыми искрами засверкали клинки. Поздно, братка! поздно!.. Не уйдешь!.. Пульсирующий комок в теле Исы взорвался, затопляя вселенную блаженством. Скрутил-таки Хасана проклятый Тимурташ… Ох! Скрутил, потомка шакальего!..

Выгибается, всхлипывает невольница. Дверь хлопнула — чьи-то глаза в полумраке. Безумные, испуганные, алчущие.

Плевать! Ох хорошо-то!..

Отыне он — правитель Манбиджа! Он, и никто иной! Еще! Еще!!

…Река блаженства иссякала. Навалилось равнодушие, и мир обернулся к Исе худшей своей стороной. Бледное, словно личинка майского жука, тело невольницы вызывало отвращение. Аллах великий! И как дозволил ты бытие непотребной твари? В глазах похоть, живот — дряблый. Там, где у женщины должно быть много, — у нее мало, и обратно тоже истинно. Одним словом — шлюха.

Иса отполз в сторону, нашаривая шальвары.

— Господин доволен мною? — Голос невольницы звучал заискивающе. — Господин будет щедр?

— Я награжу тебя.

В голосе — с трудом сдерживаемое разочарование: да слаще краденая, женщина — силой взятая. Одному Аллаху ведомо, что теперь с бабой делать… Не отвяжется ведь. Шептать начнет, кивать, хихикать… На хлопчатник, может, ее продать? Или солдатам — пусть развлекаются? К чему ему эта половина свидетельства, когда он стал повелителем Манбиджа?

— Жди. Ценность твоя в моих глазах изменилась. Будет тебе награда.

С этими словами Иса бросился вон из кладовой. Уже идя по коридору, он вспомнил ночь, когда встретился с Тимурташем, ночь, когда родился план предательства.

Луна в черном небе. Арка. Два женских силуэта. И голос Мары:

— Это Иса. Не узнала? Хотелось бы мне ведать, куда он направляется… Но он нас не заметит. Успокойся, девочка моя.

— Это… всё вера твоих отцов?..

Теперь он понял. И точно знал, кто была та вторая под аркой. Что ж, Марьям… Ты еще пожалеешь о своей несговорчивости. Свидетели предательства жить не должны.

Кинжал тускло отразил свет дня. Ценность Мариной жизни действительно изменилась в глазах Исы.

Отныне она не стоила ничего.