Убить Ланселота - Андрей Басирин Страница 42

– А есть ты не будешь? – поинтересовался Хоакин, – Совсем?

– Я на диете.

– Зачем?

Фея пожала плечами:

– Вам, верзилам, хорошо. Вы ногами ходите. А меня, чуть поправлюсь, крылья не держат.

Пока фея диетничала, Инцери с блаженным видом зарылась в раскаленные угли. Перед Лизой появилась тарелка с блинчиками. Блюдо, похоже, делалось с расчетом, чтоб на него любовались, а не ели.

– Вам на счет праздника записать? – вновь осведомился хозяин. – Или сами заплатите?

– А в чем разница?

– На счет праздника дешевле. Но опаснее. – Трактирщик огляделся. Никто не подслушивал. – В Цирконе-то – слышали? Бахамота-батюшку… того. Сланселотили.

– Неужели?…

– Точно. Что делается-то…

Неулыбчивый господин за соседним столиком придвинулся поближе. Ладонью оттопырил ухо, чтобы лучше слышать. Трактирщик, не меняясь в лице, продолжал:

– Конечно, Розенмуллен сопереживает горю шарлатана. Но мы не такие. Либерализм – наша давняя традиция. Вот уж который день мы празднуем освобождение наших братьев-тримегистийцев. Из-под позорного гнета, значица.

– Да как же вы празднуете? – удивилась Инцери, – Ни гирлянд, ни цветов. Одеты буднично. Ведете себя как ни в чем не бывало.

Хозяин поджал губы:

– Эх, барышня! Сразу видно, что вы еще юны. Да если в открытую-то… Герцог живо в камень. – Он сделал движение, словно лепя шар из теста. – Он такой, наш Розенмуллен. Строг, но справедлив. И Базилиск у него.

Хлопнула входная дверь, и пирующие настороженно оглянулись. На лестнице стоял богач. На вид – самый что ни на есть философ доннельфамского толка: круглое лицо, усики под носом, взлохмаченная шевелюра. Неуклюж, в кости широк. Бархатный сюртук на заду топорщится.

– Эй, хозяин! – весело воскликнул он. – Кружку пива. В счет сам знаешь чего. Как говорится: свободе нравится набраться.

– Будет исполнено, господин вольнодумец.

– Постойте, – схватил его за рукав Хоакин. – Вы расскажете о вашем герцоге? Мы приезжие, нам интересно.

Трактирщик сделал умоляющее лицо. Ему очень не хотелось, чтобы его застали в обществе Хоакина.

– Если разрешите, – обратился к стрелку вновь прибывший, – я вам помогу.

– Вы хорошо знаете герцога?

– Как самого себя. Вы позволите? – Круглолицый подсел к путешественникам. Перед ним тут же появилась запотевшая кружка пива.

– Да, пожалуйста, – запоздало пискнула Лиза. – Садитесь.

– Бог мой! – Круглолицый отхлебнул из кружки. – Вам сильно повезло. Розенмуллен… Кто о нем расскажет лучше меня? Все будут врать, ловчить, изворачиваться.

– Почему, сударь?

– Почему? – Толстячок обвел помещение презрительным взглядом. – Да потому что они жалкие трусы. Приспособленцы. Хамы. Верите ли, сударыня, – обратился он к Лизе, – каждый считает себя вольнодумцем и бунтарем. А на деле… – Круглолицый сплюнул. – Эй! – громко воскликнул он. – Политика герцога безнравственна. Розенмуллен – продажный интриган. Ну?

Неулыбчивый господин за соседним столом потер ладонью ухо. Заморгал растерянно:

– Ничего не слышу. Оглох, ей-богу, оглох.

Круглолицый презрительно усмехнулся. Вскочил, расплескивая пиво, вытянул палец:

– А? Гляньте на него. Циник. Прохвост. И все такие. Все! Без исключения. Спросите трактирщика: кто не пьет в счет праздника? Не найдете таких. Все бунтуют. И у всех подхалимские рожи.

– Как вас зовут, сударь? – поинтересовался Хоакин.

– Эрик. Эрик Румпельштильцхен. Я управитель Базилисковой Камении, герцогского дворца. А ваши имена, милейшие?

Путешественники представились. Эрик доверительно наклонился к стрелку:

– Чтоб вы знали: на праздник сам же герцог денег и дал. В поддержку свободомыслия. Но эти – что они в свободе понимают-то?

Он шумно отхлебнул из кружки. Перед носом его невесть откуда взялось блюдо с мясными рулетами. Эрик схватил кусок двумя пальцами, обнюхал.

– Вы-то сами откуда будете? – спросил он, жуя.

– Путешественники мы. Странствуем для собственного развлечения.

– Странствуете? – Эрик вновь отхлебнул и вытер губы рукавом. – Не цыгане? Герцог любит, – он пощелкал пальцами, – комедиантов. Истинный покровитель искусств, новый Петроний Арбитр. Если пляшете, поете – могу похлопотать. Не пожалеете.

Он обвел зал повелительным взглядом:

– Всех касается. Слышали? Молчим?

Бюргеры притихли. Никто не рисковал поднять глаза от тарелки, чтобы не встретиться взглядом с Румпельштильцхеном.

– Вот, – горько усмехнулся он, – все их хваленое вольнодумство. – Он доверительно придвинулся к Хоакину: – А я не боюсь показаться рутинером. Среди моих предков был бургомистр. Помните легенду? Ланселот, перводракон… И бургомистр, само собой разумеется. Так вот, он – тот самый. И я этим родством горжусь. За то меня герцог и ценит.

– Правда? – Стрелок вытащил из-за пазухи письмо. – Очень кстати. Узнаете печать? А подпись?

– Шарлатан. – Управитель потянулся к письму. – Пишет герцогу Розенмуллену. Вы позволите прочесть?

– Я обещал его магичеству передать из рук в руки.

– А, ну хорошо. – Эрик убрал руки. – Посмотрим, как вы попадете к герцогу без моей помощи.

Он покачался на стуле, заложив руки за голову:

– Хозяин! Еще кружечку. Свобода, как говорится, равенство набраться.

Число пустых кружек на столе росло. Выражение Эрнкова лица становилось все более скучающим.

– Хоть бы подрались, – пробормотал он. – Шваль людишки… – Он огляделся, намечая жертву: – Вот ты. – ткнул пальцем. – Да, ты, с бантом. Тебе говорю!

Господинчик с крысиным лицом заозирался:

– Я?

– Ты, ты. Думаешь, бант нацепил, так и все? Бунтарь? Я вашу породу сучью знаю. Давно раскусил. Поди сюда.

Человек с бантом растерянно хихикнул и засеменил к управителю.

– Ты кто? Поэт? Поэт, не отпирайся, наслышан. Читай стихи. Революционные. Ну?

Бедняга побледнел.

– Я… я не умею, господин Румпельштильцхен!… Я – поэт, да. Но какой поэт? Лирический. Спросите – каждый подтвердит.

Он обвел посетителей умоляющим взглядом. Молчание было ему ответом. Казалось, даже столы попытались отодвинуться от него.

– Значит, не поэт?

– Нет.

– Не поэт…

– Но я могу попробовать.

– Уж попробуй. – Румпельштильцхен развязно похлопал его по животу. – Уважь ценителя. Попытка не пытка.