Искатели - Сергей Волков Страница 42

Борис нажал на пластине домофона нужную кнопку, коротко переговорил с Надеждой Михайловной, и спустя минуту мы уже топтались перед дверью, вытирая ноги о яркий, цветастый половик.

В прихожей мне сразу бросилась в глаза та уютная ухоженность, какая бывает только в домах, где живет семейное счастье. Здесь не было той роскоши, что я видел у Паганеля, нет, наоборот, все просто, со вкусом - светлые обои, легкая, негромоздкая мебель, много живых цветов, круглый аквариум с яркими рыбками, по стенам развешаны акварели, деревянные доски с вырезанными пейзажами. В этом доме ценили красоту и умели создать настроение…

Жена профессора принадлежала к тому замечательному типу женщин, которые, отличаясь красотой в молодости, в старости умудряются сохранить не только обаяние и молодой задор, но и не меркнут лицом, превращаясь в милых, уютных, домашних бабушек.

Борис представил меня, чересчур громко отвесил Надежде Михайловне какой-то цветистый комплимент, но она оборвала галантности, шикнув на Бориса:

- Тихо, Боренька! Денис Иванович спит. В четвертом часу утра уснул! Все думает, думает, ходит по комнате, записывает чего-то в тетрадку… Ох, и за что нам это наказание!

Я посмотрел на румяное лицо Надежды Михайловны и заметил горечь и тоску, промелькнувшие вдруг в ее глазах. Судьба, как правило, наносит удары исподтишка… И в самое больное место.

Разливая чай из пузатого фарфорового чайника, Надежда Михайловна рассказывала про болезнь мужа. Оказывается, когда Николенька привез бездыханного профессора в районную больницу, жизнь уже практически оставила его - врачи констатировали клиническую смерть. Плюс к этому - травма черепа, переломы ребер… Профессор выжил чудом, но всю его правую сторону парализовало, теперь он ходит с трудом да и то при помощи палочки…

Но самое страшное - мозговая травма вызвала амнезию, и в памяти профессора образовались обширные провалы. Он хорошо помнит все, что было до девяностых годов, из последних десяти лет - лишь смутные, не совсем ясные образы, а роковые для себя самого события не помнит вообще…

- Врачи утверждают, что надежда есть, но мне кажется, что они говорят это только для того, чтобы утешить меня! - грустно махнула рукой Надежда Михайловна. - Когда Денис первый раз очнулся, он даже меня не узнал… Приходится представлять ему всех его друзей и знакомых заново, рассказывать, кто они и что… - Она смахнула с лица набежавшую непрошеную слезу, но тут же взяла себя в руки. - Ой, ребята, давайте лучше чай пить - вот пирожки с вишней, из своего сада. Угощайтесь!

Пока хозяйка хлопотала, ловко и быстро заполнив стол всякими баночками, блюдцами, розеточками с вареньем, медом, пирожками, какими-то еще домашними угощениями, я рассматривал стены громадной, длинной кухни. Все они, до самого потолка, были увешаны фотографиями, вставленными в красивые деревянные рамочки. Кого тут только не было! Знаменитости, которых я видел лишь в кино, по телевизору или в газетах, на этих фото представали совсем молодыми, нескладными и задорными. Они спорили, смеялись, пели у костра, танцевали, и от них, заряжая энергией все вокруг, исходила мощная волна радостной, жизненной силы.

Надежда Михайловна заметила, что я разглядываю фотографии, и улыбнулась.

- Это, Сережа, наши с Денисом друзья. Я в молодости увлекалась фотографией, вот, снимала все подряд. Оказалось - смотрела в историю! Ко мне теперь приходят с телевидения, журналисты разные, просят продать… - она усмехнулась. - А я им говорю: «Память о друзьях не продается!». Не понимают! Доллары суют! А как я это продам? Вот Гена Шпаликов, а это Булат, кильку ест, а за ним выглядывает Беллочка, молоденькая совсем… Это мы на пикник ездили, на Клязьму. Какой же был год? Пятьдесят девятый? Нет! Шестьдесят второй? Нет! Надо же - не помню! Борис брякнул:

- В любом случае мы с Серегой еще не родились!

Надежда Михайловна оторвалась от фотографий, словно вынырнула из омута воспоминаний.

- Да, да… Все это было так давно… Сережа, что же вы пирожки не едите? Я для кого столько напекла? Борис сказал: «Приду с другом, он холостяк, домашних пирожков тысячу лет не ел!».

Я вперил в Бориса изумленно-гневный взгляд, но тот лишь развел руками, в свою очередь также удивленно глядя на хозяйку. Надежда Михайловна засмеялась.

- Борис, не сквозите меня взглядом - я пошутила! Просто вижу - у Сергея нет обручального кольца, вот и решила…

За чаем и непринужденной беседой текло время. Надежда Михайловна несколько раз выходила - проверить, не проснулся ли профессор. Наконец она торжественно объявила:

- Мальчики, Денис Иванович встал! Пойдемте, я сказала ему, что вы пришли.

Мы прошли по коридору и вошли в спальню. Все стены здесь занимали книжные шкафы, от пола до потолка возвышались книги - в глазах рябило от названий. Часть книг была на иностранных языках, встречались даже арабские.

Профессор полусидел на кровати, сухой, седенький, с тяжелыми мешками под глазами. Я видел его на фотографиях и поразился перемене, сделанной болезнью. Больше всего изменились глаза - они напоминали два высохших родничка, в которых раньше ключом била жизнь, а ныне от них остались лишь мутные лужицы.

Мы поздоровались и сели на стулья. Борис вытащил из сумки пакет с яблоками из своего сада.

- Денис Иванович, это вам! Профессор слабо наклонил голову.

- Спасибо!

Когда он говорил, двигалась только левая часть лица, правая, парализованная, оставалась неподвижной, и казалось, что на профессора надета какая-то нелепая кривая маска.

Надежда Михайловна подсела к мужу.

- Денис, вот это Боря! Вы с ним вместе были в последней экспедиции. А это Сергей, друг Николая, Коли, я тебе рассказывала.

Профессор снова наклонил голову, заволновался, губы его затряслись.

- Борис, расскажите еще раз, как все было!

Очень серьезным голосом Борис начал рассказывать про их совместные раскопки, упоминая незнакомые мне места и употребляя неизвестные термины. Наконец он дошел и до кургана на берегу Тобола, детально описал, как они вскрыли свод кургана, что обнаружили при этом, потом виновато закончил:

- Больше я ничего не знаю, Денис Иванович! Вы отправили меня в Москву, с «хабаром», и что там дальше случилось, мне известно только с чужих слов.

Профессор на секунду замер, потом вдруг резко и нелепо взмахнул рукой.

- Проклятие! Ни-че-го! Не помню ничего! Эх…

Мы с Борисом сидели, напоминая две статуи - невыносимо видеть, как еще совсем недавно полный энергии и сил человек превратился в развалину, ослабев и умом, и телом…

Профессор откинулся на подушку и тихим голосом сказал:

- Наденька, я устал… Скажи ребятам, что, к сожалению, я ничего не помню…

Из уголка левого глаза больного выкатилась мутная стариковская слеза. Пора было уходить…

Мы одевались в прихожей, пряча друг от друга глаза. Надежда Михайловна, вышедшая нас проводить, стояла, опустив руки, горько смотря перед собой. Мне вдруг пришла в голову одна мысль, и я спросил напрямик: