Падение Софии - Елена Хаецкая Страница 41

— Я мог бы назвать еще некоторые виды, — сказал Витольд, отлично видя, что сердит и огорчает Анну Николаевну.

— Хватит, Безценный, — вмешался я.

— Хватит так хватит, — он покладисто замолчал.

— И знаете, что возмущает меня больше всего? — заговорила опять Анна Николаевна. — Позиция этого господина Белякова. Я предполагала, что долг всякого цивилизованного… да не обязательно цивилизованного… просто — порядочного человека — вмешаться, остановить жестокую расправу. Но нет, ему было интересно наблюдать. В этом отношении мужик Сократыч выглядит гораздо симпатичнее, хоть г-н Беляков и пытается изобразить его ограниченным и невежественным.

— «Яша» спасется, — сказал я. Мне невыносимо было видеть, как мучается Анна Николаевна, как переживает она за неведомого инопланетянина.

Я был вознагражден за свою несдержанность — ее глаза засияли.

— Правда? — воскликнула она. — Хорошо, что вы мне это сказали заранее, голубчик Трофим Васильевич, не то я не смогла бы дальше читать… — Она перевела дыхание и засмеялась. — Странно, однако, что я так волнуюсь.

— Ничего странного, — подал голос Витольд. — Вы добры и за всех переживаете, даже за книжных героев. Здесь же перед вами не вымышленные персонажи из книги, а действительно жившие (и, быть может, до сих пор живущие) люди.

Анна Николаевна снова принялась читать:

— «„Яша“ лежал под солнцем в ожидании, пока прикатится колючий шар и довершит казнь. Но колючки, как нарочно, избегали этого места. Наконец, когда солнце зашло, аборигены поднялись, приблизились к „Яше“, отвязали его и что-то выкрикнули громкими голосами, хлопая его при том по ушам ладонями. Я повернулся к Сократычу за разъяснениями…» Вы правы, Трофим Васильевич, он спасся, и я также была права — Сократыч в нравственном отношении куда выше, нежели профессор Беляков…

Она возобновила чтение.

* * *

«…Мой помощник, старший лаборант Хмырин, существо весьма желчное и обиженное жизнью. Он пишет уже вторую диссертацию. Первая была отвергнута ученым советом за полной научной несостоятельностью. Внятное изложение мыслей — не сильная сторона Хмырина. После изгнания из научного сообщества Хмырин не захотел далеко удаляться от Академии Наук — источника всех жизненных благ, — и потому устроился там на работу дворником. Позднее он сделался младшим, а затем и старшим лаборантом и снова взялся за диссертацию.

Расскажу, пожалуй, историю моего с ним знакомства.

Хмырин проведал о предстоящей экспедиции и явился ко мне в кабинет без предупреждения, вечером, когда я уже собирался гасить лампы и закрывать (обыкновенно я уходил последним, когда все мои помощники и лаборанты уже вкушали домашний отдых).

Я удивленно посмотрел на неожиданного визитера. Синий испачканный халат, грубые руки, бегающий взгляд — все изобличало в нем лаборанта-неудачника.

— Что вам угодно? — спросил я. (Самая пошлая из возможных фраз!)

— Захария Петрович… — заговорил он. — Я Хмырин. Помните меня?

Я решительно не помнил никакого Хмырина, о чем и сообщил не без недостойного злорадства.

— Хмырин, который диссертацию провалил, — пояснил незнакомец.

Это был действительно эпизод запоминающийся, потому что обыкновенно человек, способный написать диссертацию, находил возможность и защитить ее. Однако мой ночной гость явно был из числа исключительных.

— Э… — протянул я. Разумеется, я знал, что имел место подобный случай, но с героем его лично никогда не знакомился.

И тут Хмырин взвыл, как баба при отъезде новобранцев на войну, и в буквальном смысле слова повалился к моим ногам.

— Захария Петрович, батюшка, не погубите! — причитал он. — Возьмите в экспедицию! Другого пути не вижу, иначе — головой в Неву и поплавочком до Горного института!

Я, признаться, ошалел от такого поворота.

— Каким поплавочком? Почему до Горного института? Вы что, в Горный хотите переводиться? Да встаньте же! — забормотал я.

Хмырин неловко поднялся, держась за край стола, и объяснил:

— А утопленников возле Горного вылавливают, там отмель и удобное место… Они застревают, тут-то их специальным крюком и…

— Хватит! — рявкнул я. — Говорите яснее.

— У меня продуман план, — сказал Хмырин. — Сам я внятно излагать научные идеи не умею, хотя идей в этой вот голове, — он звучно похлопал себя по макушке, — как тараканов в деревенской бане. Я найду девушку.

— Девушку?

— Ну да, девушку. Ихний пол и сострадание имеет, и может излагать мысли. Найду такую, которая снизойдет. Я расскажу ей идею, а она запишет. И тогда смогу защититься. Но мне необходимо хотя бы младшего сотрудника. А тут — как на войне!

— На какой войне?

— Дают чины. Положим, чтобы от корнета до поручика дослужиться, в мирное время нужно и учиться, и разное там… А во время войны, положим, отличился в военной операции — и хлоп! — вот тебе и новое звание. То же и в науке. От лаборанта до младшего научного — целая жизнь может пройти. А в экспедиции, особенно если привезти матерьял, — мгновенно. Прыжком, так сказать.

Я признал, что оба его рассуждения, несмотря на сумбурность, выглядят вполне разумно.

— Берете? — вопросил Хмырин, блистая взором.

Я обещал взять.

Пожалел ли я о том, что выполнил мое обещание? Да нет, пожалуй. Хмырин по-прежнему невнятен, завистлив, многоречив и, боюсь, нечист на руку по мелочам, но этим его недостатки и ограничиваются. Он глубоко предан мне и неустанно шпионит в лагере за всем и каждым, а потом докладывает в приватной беседе. Когда экспедиция затягивается, как наша, а состав ее участников разношерстен и ограничен, наличие подобного человека может оказаться для руководителя бесценным.

На следующий день после несостоявшейся казни „Яши“ Хмырин крепко повздорил с Сократычем. У них едва не дошло до рукоприкладства. Когда я лично разнял их и строго допросил касательно причины разногласия, Сократыч объяснил, что переругались они „по вопросу о сотворении мира за шесть дней“, а Хмырин утверждал, будто случилось все „на почве долгого отсутствия баб“. Я счел обе причины правомочными, ибо только долгое отсутствие „баб“ и может вывести на первый план вопрос о „сотворении мира за шесть дней“, и при том сделать его поистине кровоточащим.

Однако вечером того же дня Хмырин проскользнул ко мне с форменным доносом на Сократыча.

— А вы знаете ли, Захария Петрович, — поведал он, — что это Сократыч и придумал, как спасти вора „Яшу“ от заслуженного наказания?

— Что вы такое городите, Хмырин? — удивился я. Однако против воли был заинтригован, и от Хмырина это не ускользнуло.

— Говорю то, что знаю и в чем убежден, — сказал Хмырин, прикладывая кулак к груди. — Сократыч, змея подколодный, лишил вас священного права наблюдать за этнографическим процессом, так сказать, во всей полноте, до его логического завершения. А Яшка-то, вор, от всякой кары ушел.