Подмена - Бренна Йованофф Страница 40

Закрыв глаза, я попытался вызвать в памяти рев толпы в «Старлайт», вкус поцелуя Тэйт и ощущение ее руки в своей. Но вчерашний разговор с мамой был как царапина, которую хотелось постоянно трогать пальцами. Как больное место, которое так и тянет расковырять.

В гостиной папа стоял у окна, заведя руки за спину, и смотрел на пустую улицу.

Я сел на пол рядом с диваном.

Шум дождя погружал в вязкое отупляющее оцепенение, будто в дремоту.

Привалившись к дивану, я думал о том, как же трудно общаться с другими людьми. О том, что не знаю, как выразить все то, что мне хочется сказать. Потому что это было сложнее, чем казалось. Сложнее, чем целовать Тэйт и даже сложнее, чем ужасный секрет моей сестры, который я вчера узнал. Мысль о том, что кто-то узнает обо мне так много и подойдет так близко, вызывала ужас, близкий к клаустрофобии. Ведь тогда — для Тэйт — я должен буду превратиться в кого-то настоящего.

Я думал о ее губах. О том, как она сунула руку мне под рубашку. О том, что я так виртуозно научился выбирать неправильное, что теперь мне сложно понять, чего же я хочу на самом деле.

И еще я не мог отделаться от мысли, что наши обжимания на церковном дворе были лишь вознаграждением — платой за то, что я ей поверил — или, того хуже, авансом за мои будущие признания. За то, что я скажу — «Натали еще жива».

С другой стороны, если я сам только вчера это узнал, то Тэйт никак не могла об этом пронюхать, следовательно, случившееся на траве было настоящим. Но тогда получается, что она хотела меня поцеловать. Хотя бы слегка, правда же?

— Ты сегодня очень задумчив, — сказал отец, отворачиваясь от окна.

Я пожал плечами и не стал его разубеждать. И говорить, что на самом деле я совершенно потерян.

В школу я ушел раньше обычного, долго плелся по Орчард-стрит, потом срезал дорогу через футбольное поле. В овраге стоял туман, серое марево липло к ногам, когда я переходил мост, думая о мамином предостережении, полностью совпадавшим с советом Морриган держаться подальше от Госпожи.

Держа руки в карманах, я перешел Уэлш-стрит. Квартал словно вымер, и у меня начало зарождаться странное ощущение, которое иногда накатывало ночами, будто на самом деле никакого «меня» не существует, но тут я увидел кое-кого впереди. Кое-кого в серой куртке, с короткими взъерошенными волосами.

Я со всех ног бросился вдогонку.

— Тэйт! Стой!

Она обернулась и состроила такую гримасу, которую даже я не смог бы принять за улыбку. Потом взмахнула рукой, но тут же уронила ее.

Я подошел к ней.

— Как дела?

Тэйт пожала плечами и не ответила.

Я обогнул ее, встал к ней лицом и пошел задом наперед.

— Ты сделала домашнюю фигню по английскому?

— Не надо, — отрезала Тэйт. — Не надо делать вид, будто мы просто мило болтаем, ладно? И не веди себя так, будто все замечательно!

— Что же ты хочешь от меня услышать?

Она вздохнула.

— Не надоело спрашивать одно и то же? Ничего я не хочу от тебя услышать, понял? Я хочу, чтобы исчезновение Натали имело значение!

Я вспыхнул до корней волос и смутился, но не отвел глаз.

— Никто не говорит, что это не имеет значения! Просто тут мы ничего не можем изменить, понятно? И сделать тоже ничего не можем.

Это была правда. Настоящая, бесспорная правда, только я почему-то чувствовал себя лжецом. До пятницы Натали будет жива. А значит, окажись на моем месте храбрый и благородный человек, он бы сейчас не кривлялся, а составлял план спасения ребенка.

У меня зародилось нехорошее ощущение, что Тэйт видит печать вины, грязное пятно позора, размазанное по моему лицу. Все в ней будто замкнулось. Просто не верилось, что я целовал ее, ведь теперь я даже смотреть на нее не мог.

— Почему ты без машины?

Тэйт прошла мимо.

— Она не завелась.

Я снова заступил ей дорогу.

— Что с ней?

— Неужели ты думаешь, что если бы я знала, то не исправила бы? — Она с раздражением посмотрела на меня. — Слушай, я, типа, спешу. Может, дашь мне пройти?

Короче, к началу английского я был весь на нервах, только не мог понять, на кого злюсь — на самого себя или на Тэйт. Мысль о том, что она обжималась со мной только в знак благодарности за мое запоздалое признание или ради будущей выгоды, была унизительна, но, с другой стороны, мне было плевать. Я все равно хотел ее поцеловать.

Элис сидела на несколько рядов впереди и, глядя на доску, играла своими волосами: накручивала прядь на палец, потом разматывала ее. Лицо у нее было гладкое и безмятежное, как нечто, уже давно признанное классическим совершенством.

— Тэйт, — сказала миссис Браммел с сахарной улыбочкой, всем своим видом демонстрируя, что абсолютно забыла о безобразном пятничном эпизоде. — Будь добра, раздай вопросы теста.

Тэйт вылезла из-за парты. В отличие от Элис, она скорее походила на картину Ван Гога: сплошной цвет, свет и фактура. Волосы у нее торчали, как петушиный гребень, острые локти выпирали из рукавов теплой рубашки. Она взяла пачку тестов и пошла по проходу, раздавая листы.

Я перегнулся через парту.

— Дженна! Дженна, у тебя есть ручка?

Дженна выудила из своего рюкзака ручку и протянула мне, улыбаясь, как на рекламе зубной пасты или как могла бы улыбнуться кошечка, если бы у кошечки были брекеты, мелированные волосы и повод улыбнуться.

Я не взял тетрадь, поэтому стал рыться в карманах в поисках фантика от жвачки, использованных билетов или квитанций. Наконец отыскался клочок рекламной афишки, и я быстро нацарапал на ее обороте: «Можно я провожу тебя домой?»

Когда Тэйт подошла ко мне, я протянул ей записку, но она даже не взглянула на нее, положила тест оборотной стороной на мою парту и пошла дальше.

Я схватил ее за руку. Самое поразительное, что я даже не думал этого делать, все произошло само собой. У нее была прохладная кожа и хрупкие косточки запястья.

На пару секунд мы будто оцепенели: я держал ее за руку, а она не протестовала. Потом Тэйт резко выдернула свою руку, словно я был заразный.

Раздав оставшиеся тесты, Тэйт вернулась на свое место и села, не взглянув ни на миссис Браммел, ни на кого-то еще.

Я сверлил ее взглядом, но она ни разу не подняла головы.

Целый урок мы корпели над тестом, обсуждая каждый вопрос в зубодробительных подробностях. А я пролистал учебник в поисках забавных картинок или, может, волшебного средства решения моих проблем.

Я просматривал раздел, посвященный романтизму, когда заметил фотографию расписного кувшина. Фигуры на кувшине были изображены в профиль. Они танцевали, скакали или сидели, играя на маленьких флейтах. Чем-то эта картинка напомнила мне вечеринку в Доме Хаоса — наверное, своей праздничностью и неуклюжим, немного пугающим изяществом.