Привратник - Марина и Сергей Дяченко Страница 4

За окном светало — женщина по имени Ящерица отошла к окну, отвернувшись от Маррана.

— Всё, — сказала она глухо. — Теперь уходи.

Догорали свечи. На столе осталась белая салфетка, запятнанная каплями крови.

…Когда я добрался до пристани, солнце уже садилось в горку безмятежных золотых облаков. Ларт виден был издалека — одетый во всё чёрное, как и подобает странствующему магу, он взад-вперёд расхаживал по пирсу. Ветер живописно развевал его длинный плащ.

Я смиренно поставил дорожный сундучок у высоких ботфорт.

— Ну? — спросил он скучным голосом.

Я доложился, опустив, впрочем, последний эпизод.

— Это всё? — осведомился Ларт, наблюдая за приближающейся шлюпкой.

Я собрался с духом.

— Вам привет, хозяин. От некоего Маррана.

Шлюпка неуклюже привалилась к пирсу. Ларт покусал губу и ничего не ответил. Тогда я обнаглел.

— И попрошу, если можно, в будущем избавить меня от подобных испытаний.

Не ответив ни слова, он круто повернулся и пошёл прочь, навстречу матросам из шлюпки, которые, кланяясь и приседая, приглашали нас занять места на зафрахтованном судёнышке.

В каюте на двоих, самой роскошной на этой посудине и всё равно удивительно тесной и тёмной, я разбирал багаж, слушая доносившийся с палубы через приоткрытое окошко разговор Ларта с капитаном. Они уточняли курс: хозяина, как всегда, тянули рифы и мели, шкипер несмело возражал. Наконец, звякнули монеты, и разговор был свёрнут. Заскрипели ступеньки, противно подпела дверь, каюта наполнилась сначала мутным вечерним светом, а затем Лартом, который за всё задевал кончиком шпаги и вполголоса ругался. Я помог ему снять плащ. С палубы доносились поспешные команды, грохот якорной цепи и суматоха отплытия.

Ларт обрушился на койку, не снимая сапог. Я стал зажигать свечку, в этот момент судёнышко качнулось и я чуть было не свалился на хозяина. Ответом было презрительное мычание. Я извинился.

Кораблик лёг на курс, наполнив паруса вечно попутным по Лартовой милости, но от этого не менее холодным ветром. Этот ветер пробрал меня до костей, пока я ходил справляться об ужине. Вернувшись, я застал хозяина в той же позе и в том же состоянии духа.

— Нас накормят, — сообщил я, усаживаясь. Ларт отозвался невнятно.

Проследив за его неподвижным взглядом, я с трудом разглядел на тёмном потолке толстого паука в паутине. Я не думал, что на корабле могут быть пауки, но деловито осведомился:

— Убрать?

Ларт не ответил.

Некоторое время мы слушали завывания ветра и плеск воды за бортом.

— Значит, он передавал мне привет? — заговорил со мной Ларт впервые за этот вечер.

— Горячий, — ответил я осторожно.

— А потом?

— Потом ушёл.

— Далеко?

— Я не следил за ним, хозяин.

— И приключение тебе не понравилось?

— Никоим образом.

— Мне тоже, — буркнул он и повернулся лицом к стене.

Но на этот раз молчание длилось недолго.

— Предательство, — сказал Ларт в стену. — Предательство не прощается, Дамир.

Мне вдруг стало жарко — показалось, что он намекает на меня. Я в ужасе стал перебирать в уме свои дела и поступки, гадая, какой из них мог рассердить Ларта, но тут он продолжил свою мысль и отвёл от меня подозрение:

— Руал Ильмарранен, — пробормотал он, обращаясь к пауку. — Двойное предательство.

Я тихонько вздохнул с облегчением и тут же насторожился, догадавшись, о ком идёт речь.

— Да, — сказал Ларт, будто отвечая на мои мысли. — Марран.

И тут меня осенило: а я ведь его знал! Я делал первые шаги у Ларта на службе, когда этот нахальный и самоуверенный субъект был, помнится, его любимцем.

— Марран, — тем же отрешённым голосом продолжал Ларт. — Маг милостью небесной. Со временем он перерос бы и Эста, да, возможно, и меня… Не успел. Поторопился предать нас обоих. Наказание справедливо.

Он ещё хотел что-то сказать, но тут снаружи послышались удивлённые крики. Я поспешил выбраться на палубу.

Был тёмный, беззвёздный вечер, мы неслись на всех парусах, а над нами, чуть не задевая за снасти, кружилась белая птица. Птица хрипло кричала, попадая в мутный свет фонарей, а оказываясь в темноте, излучала собственное слабое свечение. Матросы толпились на палубе, задрав головы.

Я быстро спустился в каюту:

— Хозяин, к вам пришли.

Как только Лартова голова показалась из дверного проёма, птица камнем кинулась вниз и мёртвой хваткой вцепилась колдуну в плечо. Ларт поморщился, а птица склонилась к его уху и с огромной скоростью застрекотала некое сообщение. Выслушав несколько слов в ответ, она захлопала крыльями, сорвалась с Лартова плеча и, уронив на палубу помёт, канула в темноту. Все свидетели диалога шумно перевели дыхание, а мой хозяин молча вернулся в каюту.

…До поздней ночи я сидел в кубрике, ел до отвала, пил и делился подробностями из жизни магов. Слушатели смотрели на меня с ужасом и восторгом.

Пошатываясь и потирая живот, я едва добрался до каюты.

Лартов ужин, оставленный мною на столе, стоял нетронутый и давно остыл. Свеча почти догорела.

Мой хозяин сидел на койке, подобрав под себя ноги. Рядом, ткнувшись эфесом в подушку, лежала шпага.

Я остался стоять у двери, переступая с ноги на ногу.

— У нас перемены, — мрачно сообщил Ларт. — Мы меняем курс и завтра высадимся на берег.

…Это было первое утро за последние три года.

Марран шёл просёлочной дорогой; ноги, особенно левая, слушались с трудом. Дважды он упал — один раз очень сильно, поскользнувшись на предательски подмёрзшей за ночь лужице, и ссадил себе ладони и щёку. Единственный человек, встретившийся Маррану по дороге, был пастушонок со стадом овец; мальчишка, по-видимому, хотел что-то спросить у измученного странника, но испугался и не спросил.

Первой радостью Руала на этом пути было солнце, пробившееся наконец сквозь утренний туман.

Руал надеялся согреться с его появлением — и не согрелся. Ждал, когда пройдёт тошнотворная слабость — но она не проходила, а наоборот, наваливалась всё сильнее по мере того, как Руал уставал. А уставал он быстро.

Впереди показался мостик, изогнутый, как дужка ведра, и такой же тонкий. Ильмарранен решил отдохнуть, привалившись к удобным широким перилам. Последние шаги оказались кошмаром.

Второй радостью Руала была минута, когда он повис-таки на перилах и увидел внизу своё неясное отражение в тёмной бегущей воде.

Некоторое время он безучастно смотрел на себя-под-мостом, потом водная гладь вздыбилась у него перед глазами — невыносимо закружилась голова.