Дом Цепей - Стивен Эриксон Страница 4

Карса не будет жить, как отец. Он не потратит годы… впустую. Нет, он пойдёт по стопам деда. И куда дальше, чем кто-либо ожидает. Слишком долго слава клана обреталась лишь в прошлом. Из-за главенства среди теблоров уриды размякли. Пальк это повторял, и не раз, когда кости его болели от старых ран, а стыд за сына жёг душу огнём.

Мы вернёмся к старым обычаям. И я, Карса Орлонг, поведу всех. Со мной Дэлум Торд. Как и Байрот Гилд. Все мы входим в первый свой год обретения шрамов. Мы совершали подвиги. Убивали врагов. Крали коней. Передвигали камни в очагах келлидов и буридов.

А ныне, с восходом новой луны в год твоего имени, Уругал, мы будем ткать свой путь к Серебряному озеру. Чтобы перебить живущих там детей.

Карса стоял на коленях, склонив голову перед Ликами в Скале, зная, что обличье Уругала на каменной стене светится таким же яростным устремлением, как и остальные боги со своими кланами (кроме ’Сибалль Ненайденной, у которой клана не было), глядят на Карсу с завистью и ненавистью. Ведь никто из их детей не преклонял колени перед ними, чтобы дать такие смелые обеты.

Карса подозревал, что размякли все кланы теблоров. Загорный мир не пытался вторгнуться в их земли уже десятки лет. Странники не приходили в станы теблоров. Да и сами теблоры нынче не взирали за границы своих территорий с тёмной алчностью, как бывало в прежние времена. Последним ходил в набег на чужие земли его дед, Пальк. Он отправился к берегам Серебряного озера, где ютились, точно подгнившие грибы, фермы, да сновали, словно мыши, дети. В те времена ферм было две и ещё полдюжины строений. Карса надеялся, что теперь их стало больше. Три, может, даже четыре фермы. Бойня, которую устроил там Пальк, померкнет перед яростью Карсы, Дэлума и Байрота.

В том я клянусь, любезный Уругал. И я устрою тебе такой пир свидетельств, какой ещё никогда не чернил землю этой поляны. Такой, что освободит тебя, быть может, из самого камня, чтобы ты вновь ходил среди нас, даритель смерти для всех наших врагов.

Я, Карса Орлонг, внук Палька Орлонга, в том клянусь. И если сомневаешься, Уругал, знай, что мы выступим нынче же ночью. Поход начнётся с закатом. И как солнце всякого дня рождает солнце следующего, так будет оно взирать на трёх воинов клана Урид, что поведут своих боевых коней через перевалы в земли неведомые. И Серебряное озеро вновь, четыре сотни лет спустя, содрогнётся от поступи теблоров.

Карса медленно поднял голову, окинул взглядом изломанную скальную стену, всмотрелся в жестокое, звериное лицо Уругала. Отверстия глаз словно впились в Карсу, и тому показалось, будто в черных провалах мелькнула жадная радость. Да нет — наверняка мелькнула! Так он и скажет Дэлуму и Байроту, и Дэйлисс, чтобы она произнесла своё благословение, ибо Карса жаждал этого благословения, ждал этих холодных слов… Я, Дэйлисс, которая ещё не обрела родового имени, благословляю тебя, Карса Орлонг, на буйный набег. Да сразишь ты множество детей. Да наполнят их крики твои сны. Да распалит их кровь твою ярость. Да следует пламя по пути твоей жизни. Вернись ко мне с тысячей смертей на душе и возьми меня в жёны.

Может, именно так она и скажет. И это будет первое, зато недвусмысленное проявление её приязни. К нему, не к Байроту — с тем Дэйлисс лишь играла, как всякая незамужняя девушка, для развлечения. Разумеется, её Ночной Нож остаётся в ножнах, ибо Байроту не хватает холодного честолюбия — сам он, наверно, станет отрицать этот недостаток, но правда в том, что он не ведёт других, лишь следует, а Дэйлисс этого будет мало.

Нет, она будет принадлежать Карсе, когда он вернётся, и это станет высшим торжеством, высшей наградой за набег на Серебряное озеро. Для него и только для него обнажит Дэйлисс свой Ночной Нож.

Да сразишь ты множество детей. Да следует пламя по пути твоей жизни.

Карса поднялся. Ни единое дуновение ветра не коснулось листвы окружавших поляну берёз. Воздух казался тяжёлым — долинный воздух, который поднялся в горы следом за солнцем, а теперь, на закате, замер на поляне перед Ликами в Скале. Точно дыхание богов, что вскоре просочится в рыхлую землю.

Карса не сомневался, что Уругал был здесь, совсем рядом — как и прежде, под каменной кожей своего Лика. Его призвала мощь клятв Карсы, обетование возвращенья к славе. Здесь же парили и другие боги. Берок Тихий Глас, Кальб Бесшумный Охотник, Тэник Разбитый, Халад Великан, Имрот Жестокая и ’Сибалль Ненайденная — все пробудились вновь и алкали крови.

А я лишь ступил на этот путь. Лишь начал восьмидесятый год жизни, стал наконец истинным воином. Я слышал древнейшие слова, шепотки о том Одном, кто объединит теблоров, свяжет все кланы и поведёт в долины, чтобы начать Войну Народа. В этом шёпоте — голос обетования, и этот голос — мой.

Невидимые птицы приветствовали сумерки. Дэлум и Байрот ждали его в деревне. И Дэйлисс — молчаливая, но хранящая в сердце слова, которые скажет ему.

Байрот будет в ярости.

Облако тёплого воздуха держалось на поляне ещё долго после того, как ушёл Карса Орлонг. На мягкой, рыхлой земле всё ещё виднелись отпечатки коленей и мокасин теблора, а угасающие лучи солнца по-прежнему очерчивали жесткие лики богов, когда остальную поляну уже окутал сумрак.

Из земли поднялись семь фигур: тёмно-коричневая кожа сморщилась на иссохших мускулах и тяжёлых костях, по охряно-рыжим волосам стекала застоявшаяся, чёрная вода. У некоторых не хватало конечностей, иные стояли на сломанных, разбитых или иначе покалеченных ногах. У одной отсутствовала нижняя челюсть, у другой бровь и скула были вмяты в череп так, что пропала глазница. В каждой из семи фигур что-то было сломано. Несовершенно. Обладало изъяном.

Где-то за скальной стеной скрывалась заваленная пещера, которая уже много веков служила им гробницей, однако заключение в ней оказалось не таким уж долгим. Никто не ждал их воскрешения. Они были слишком разбиты, чтобы оставаться с родичами, поэтому их по обычаю народа просто оставили здесь. Карой за поражение была заброшенность, вечность, проведённая в неподвижности. Будь поражение почётным, их обладающие разумом останки положили бы под открытым небом так, чтобы перед ними простирался внешний мир и они могли найти покой в созерцании бега столетий. Но в поражении этих семерых не было ничего почётного. Потому их уделом стал вечный мрак гробницы. Горечи от этого они не испытывали.

Тёмный дар явился позже, пришёл из-за пределов их темницы, а с ним — шанс. Нужно было лишь нарушить клятву и принести присягу другому. А в награду — возрождение и свобода.

Сородичи отметили место их захоронения резными лицами, которые вперялись во внешний мир пустыми, слепыми глазами. Сородичи же произнесли их имена, чтобы завершить обряд связывания, — имена, которые по сей день клубились здесь силой, достаточной, чтобы извратить мысли шаманов народа, нашедшего убежище в этих горах и на древнем плато Лейдерон.

Сумрак сгущался, а семеро стояли на поляне — безмолвно и неподвижно. Шестеро ждали, пока заговорит седьмой, но он не спешил. Свобода была для него бурным, животным наслаждением, пусть она и ограничивалась этой поляной. Скоро, очень скоро они вырвутся из последних цепей — взгляда, ограниченного глазницами в каменной стене. Служение новому господину обещало множество странствий, целый неизведанный мир и множество жизней, которые следует прервать.