Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина Страница 4

Автобус высадил Тельму на углу Картвери и Бейкер-гарден.

Второй округ.

Приличный район. Отнюдь не тот, в котором обретался Найджел Найтли. Нет, на Бейкер-гарден селились те, у кого хватало денег на очаровательный коттедж и пару ярдов двора перед ним. На белый заборчик и почтовый ящик в виде птичьего домика.

Здешние обитатели были унылы в своем местечковом благополучии.

И это раздражало.

Тельма вытащила из сумочки блокнот. Пусть адрес она помнила наизусть, благо отследить судьбу Аманды Дорсем, в девичестве Лайм, оказалось не так и сложно.

…обучение в колледже и милая, хотя и обычная профессия медицинской сестры. Надо полагать, что выбор у Аманды был не столь уж велик. Наверняка с юных лет она ассистировала отцу.

Госпиталь Онории Милосердной. Отделение хирургии.

Замужество.

Переезд во Второй округ.

Рождение ребенка и возвращение к работе. Карьера, вершиной которой стал пост старшей медсестры хирургического отделения. Госпиталь, правда, сменился. Оно и верно, «Нью-Арк Мемориал» — заведение куда как более солидное. И сделать в нем карьеру не так-то просто, конечно, если твой супруг не является ведущим специалистом клиники.

Эта жизнь была спокойна и размеренна. И так отлична от собственного существования Тельмы, что вызывала нестерпимое желание внести в это спокойствие толику хаоса.

Нужный дом отыскался быстро.

Тельма лишь надеялась, что Аманда Дорсем будет на месте.

И ей повезло.

Дверь открыла сухощавая женщина в клетчатом домашнем платье, перетянутом белым пояском. Почему-то этот поясок, а еще кружевные манжеты и воротничок особенно умилили.

— Вы ко мне? — брови женщина выщипывала тонко, ниточкой, а после подрисовывала карандашом, отчего брови эти казались слишком уж яркими для невзрачного ее лица.

— Если вы Аманда Дорсем, — как можно любезней ответила Тельма.

Она пыталась понять, почему же сам вид Аманды, ее благополучие так раздражают.

— Третье полицейское управление, — Тельма продемонстрировала значок. — Где мы можем поговорить?

Нехорошо использовать служебное положение в личных целях, но ведь должна же и от него хоть какая-то польза быть! Аманда охнула, прикрыла рот ладошкой — узенькой и аккуратной — и посторонилась.

— Если на кухне… вы не против?

Тельме было все равно.

— Понимаете, моя дочь отдыхает… ее тревожат незнакомые люди… и если вдруг услышит голос, то… — Аманда оправдывалась шепотом и вела на кухню окольными путями.

Кухня в доме была огромной.

С окнами в пол. С раздвижной дверью, которая выходила на задний дворик. И даже теперь, во время осенних дождей, этот треклятый дворик вызывающе зеленел.

— Вы присаживайтесь… что-то случилось? С Вильгельмом? Хотя… нет, конечно, нет, что может случиться с Вильгельмом? Мой супруг удивительно законопослушен.

Аманда подняла с пола плюшевого медведя, которого пристроила на краю столешницы.

— Я хотела бы поговорить о вашем отце.

И пальцы дрогнули.

Тонкие, паучьи, наверняка — чувствительные, ведь для медсестры важно иметь легкую руку, особенно той, которая в хирургии работает. И дар у нее имеется, но слишком слабый, чтобы в целительницы пойти.

— Об отце? — переспросила Аманда, изобразив неловкую улыбку. — Но он… он ведь…

— Умер десять лет тому назад, — Тельма не смотрела в глаза. Глаза умеют врать, а вот такие нервозные руки скажут правду.

Уже говорят.

Она определенно что-то знает, и руки ее выдают. Пальцы вцепились в широкий браслет из красного полипласта. Дергают. Крутят. Царапают короткими ноготками.

— Д-да… он давно уже умер.

Еще одна неловкая улыбка.

— Лафайет Лайм, так его звали, верно? — Тельма, не дождавшись приглашения, присела. — Да вы присаживайтесь…

Чего она боится?

Ее отец и вправду давно мертв. Сама она… имя мелькнуло в деле, но и только. А ведь ей было шестнадцать. Взрослая девушка, почти женщина…

— Не понимаю.

Пальцы замерли.

А ладони вывернулись, уже не розовые — сероватые. У приютских Тельма уже видела такую кожу. От частого мытья она сохнет, идет мелкими трещинами, зудеть начинает.

Неприятно.

— Вы ведь были уже взрослой? Вы должны были помнить то дело… смерть Элизы Деррингер.

Руки серые, а сосуды — синие, вспухшие.

Но не жаль.

Вот нисколько не жаль Аманду… несколько минут разговора — разве много? У нее ведь было столько времени, целых десять лет. Да и слова… что они изменят в ее жизни? Разве отнимут мужа? Дочь? И этот очаровательный домик с огромной кухней и парой-тройкой спален?

Здесь и гостевые комнаты, надо полагать, имеются.

— Я… я не интересовалась делами отца.

— Да? — Тельма не собиралась отпускать ее так легко. — А мне казалось, именно вы помогали ему вести прием…

Пальцем в небо.

Но удачно.

И руки замерли.

Плечи опустились под невыносимой тяжестью.

— Я… у нас не было другого выхода… отец ушел из госпиталя. Вынужден был. Его силы таяли. Он всю свою сознательную жизнь помогал людям, — теперь она говорила тихо и зло. — Знаете, скольких он спас?

Тельма понятия не имела.

И не желала знать.

— Но когда мы оказались здесь, выяснилось, что никому мы не нужны. И его старые друзья… нет больше ни друзей, ни благодарных пациентов. Зато все наши сбережения ушли на новую лицензию. Старая, видите ли, не годилась.