Круги в пустоте - Виталий Каплан Страница 4

По правде говоря, он вообще ничего не понимал, ни где он оказался, ни что с ним случилось. Вот это вокруг — что оно такое? Комната, камера, кладовка? Шагов восемь в длину и пять в ширину, стены из серого, грубо обтесанного камня, из того же камня выложены плиты пола, а потолок вообще не виден, теряется во тьме. Комнату освещает лишь чадящий факел. В стену врезано медное, судя по зеленоватому налету, кольцо, туда вставлена толстая, расширяющаяся кверху палка, обмотанная чем-то черным. Она-то и горит рыжим пламенем. Света хватает ровно настолько, чтобы не тыкаться вслепую, но видно все еле-еле. Зато воняет…

Ни окон, ни дверей. Как же он в таком случае вообще сюда попал? Но что толку ломать голову, ответов-то все равно нет. Факт, однако, остается фактом — он, Митька Самойлов, попал в какую-то странную, и, видимо, скверную историю. Вот и сидит здесь, причем совершенно голый. Даже трусов не оставили, раздраженно подумал он непонятно о ком. Что это не сон, Митька уже убедился, изрядно пощипал себя, но и стены, и факел, и музыка никак на щипки не реагировали.

Все, однако, помнилось довольно неплохо — и прогулку по парку, и «охоту на мелких», и странного мужика, невесть откуда появившегося на поляне. Вспомнились даже его слова насчет «длительного путешествия». Вот, значит, как? Но ведь такого не бывает, это же не фильм, не фантастическая книжка, это же происходит с ним, с Митькой! С тем самым Митькой, которому обещан компьютер за отсутствие годовых троек. Который еще недавно (ох, недавно ли?) выпил одну «Балтику» и не успел повторить. Нет, должно же быть этому какое-то нормальное объяснение? Может, здесь какая-то секретная лаборатория, какой-нибудь спецслужбы, и его сюда похитили для опытов? Он сам чувствовал хлипкость своей гипотезы. Ну кому он нужен? Зачем именно его? Мало, что ли, бомжей по городу шатается? И вообще, лаборатория — значит всякие там приборы, белые халаты, дисплеи, по которым скачут непонятные кривые. Может, как в фильме «Охотники за печенью», мафия, похищающая людей и вырезающая у них органы? Сейчас вот войдет улыбчивый доктор со скальпелем… Хотя вряд ли это объясняет факел. Факелы — это же еще до электричества было, то есть в средневековье. Он вообще эти факелы раньше только в фильмах видел. И не подозревал, что они такие вонючие.

«Неясно, парень, куда ты попал, — мысленно сказал сам себе, — но ты попал!» Конечно, лучше бы сейчас ни о чем таком не думать, а просто ждать событий, но не думать не получалось. В голову лезло сразу все — и как там мама, небось, обзванивает морги да ментовки, и давешняя продавщица пива, и драпанувшие с поляны Санька с Илюхой, бросили его, козлы. Интересно, они хоть расскажут кому-нибудь, что случилось в парке? Ну, когда его будут искать? Ведь наверняка же будут. Через три дня, раньше менты у мамы не примут заявление. В прошлом году было дело, он с Валеркиного дня рождения явился заполночь, так мама, оказывается, уже бегала в ментовку, и там ее круто обломали — мол, ждем вас через три дня, а лучше бы через недельку… А вернется ли он через три дня?. Митька понимал, что очень даже свободно может и не вернуться. Ни через три дня, ни вообще. А ведь эти так называемые друзья вполне могут и промолчать о том, что вместе ходили в парк. В самом деле, не будут же они рассказывать, как втроем мелкого пацана грабили. А не рассказывать, так значит что-то сочинять придется, а оно им надо? Тем более, никто и не знает, что они все вместе в парк пошли. Встретились ведь во дворе после уроков, ну и решили — махнем? А махнем! И махнули.

Постепенно эти мысли перебивались другими, более насущными. Хотелось облегчиться. Но некуда — в камере (наверное, все же это камера) не нашлось не то что унитаза, но даже просто какой-нибудь дырки, куда можно отлить. В камере вообще ничего не нашлось — ни постели, ни стола, ни стула. А это, между прочим, значило, что долго его здесь не продержат. Камера (или все же комната?) явно не предназначалась для проживания. Впрочем, — его передернуло от этой мысли, — может, как раз ему и предстоит здесь медленно сдохнуть от голода, среди собственного дерьма? Может, за ним и вовсе никогда никто не явится? Вообще, весьма похоже на камеры из старинной компьютерной игры «Вольфенштейн». Тыкаешься в них мышкой, видишь на полу лишь груду костей, и больше ничего — ни сокровищ, на патронов, ни аптечки.

Что же все-таки делать? Пока еще можно было терпеть, но вскоре, он чувствовал, терпение лопнет. Вместе с мочевым пузырем. Может, фиг с ними со всеми, взять да и отлить в угол? А что ему за это будет, когда за ним придут? Нетрудно догадаться, что в этом странном месте его вряд ли ожидает теплый прием. А тем более, если тут нассать. С другой стороны, он тут никому ничем не обязан, его не спросясь сюда приволокли.

Он решительно встал с холодного пола и направился в дальний угол. Несколько секунд блаженства, когда тугая струя лупит в гранитный камень пола — и запах освобожденной мочи, добавившийся к вонище от факела. Нет, но все-таки? Долго ли ему тут торчать?

Оказалось, все же недолго. Заунывная музыка за стеной всхлипнула и оборвалась. Похоже, у загадочной шарманки кончился завод. А потом вдруг дальняя стена — та, что напротив факела, — беззвучно поехала куда-то вглубь, в темноту, и за ней образовался широкий проем.

— Ага, вот он где! — раздался хриплый, простуженный голос, и из темноты вылепилось две огромных (как показалось Митьке) фигуры. Факел давал мало света, но он все же разглядел тускло блеснувшие металлические пластины нагрудников, голые по плечи мускулистые руки, широкие, точно шаровары у казаков, штаны. На головах — занятные шапки, круглые, кожаные, но обшитые мелкими металлическими чешуйками. Какой-то странный гибрид кепки и рыцарского шлема. В руках у мужиков были короткие копья с широкими, плавно закругленными лезвиями, у пояса — слегка изогнутые мечи. Мрачные физиономии явно не предвещали ничего хорошего.

— А ведь, дрянь такая, обмочился, — пошмыгав носом, заметил один из них, пониже ростом. Второй молча кивнул.

— Ну что, пошел! — явно обращаясь к Митьке, пролаял первый.

Митька все же решил объясниться.

— Я не понимаю, вы кто? Куда я попал? — пролепетал он сдавленным голосом, чувствуя слабость в коленках и презирая себя за это.

— Эта скотина еще и разговаривает! — хмыкнул второй из воинов и тут же походя отвесил Митьке затрещину, да такую, что тот отлетел к противоположной стене, врезавшись в нее затылком. В глазах мгновенно потемнело, язык ощутил солоноватый вкус крови. Пронзительная боль охватила голову и спустя мгновение схлынула, вернее, ослабла, сделалась тупой, давящей.

— Тебе, рабское отродье, вопросы задавать не положено! — пояснил тот, что пониже. — Руки на затылок, вперед, рысцой! — указал он острием копья в темноту прохода. — И без глупостей, уши отрублю.

По его тону Митька понял, что ведь и впрямь отрубит. И послушно затрусил вперед, между воинами, едва различая дорогу в свете факела, захваченного тем высоким, чья затрещина, судя по всему, запомнится надолго.