Наследник Петра. Кандидатский минимум - Андрей Величко Страница 4

А вот с медицинским было не так просто, отчего Новицкий и считал, что у него есть всего половинка кандидата на пост декана. Потому что ее, эту половинку, звали Шенда Кристодемус. И трудность тут состояла не в том, что он ничему не мог научить будущих студентов. В том-то и дело, что мог, еще как мог научить их слишком многому! Разве это хорошо, если все будущие российские медики поголовно станут пройдохами и жуликами?

Однако с химическим, физическим и математическим факультетами дела обстояли еще хуже. Вообще-то математику вроде бы мог взять на себя Мятный, но не сейчас, а только после того, как поработает под руководством Эйлера, для чего царь собирался взять своего придворного математика в Петербург. Но даже после этого из Александра Тихоновича декана все равно не выйдет и даже его половинки тоже. Может, со временем потянет на четверть, да и то не факт. Хотя, конечно, мужик он головастый. Новицкий уже убедился, что изобретенный им метод счета является не чем иным, как таблицей логарифмов, а прибор, сломанный о голову изобретателя его непосредственным начальником, – логарифмической линейкой. В общем, в ближайшее время господину Мятному предстояло с немалым разочарованием узнать, что и то и другое изобретено еще лет сто назад, хотя, конечно, заслуг Александра Тихоновича это почти не умаляет. Эйлер в деканы тоже не очень годится, даже если примет российское подданство; не любит он учительствовать.

С химическим же факультетом был полный абзац. Ну нет сейчас в России и даже за границей ни одного приличного химика! По местным меркам даже сам Новицкий вполне сошел бы за Менделеева. Но не преподавать же императору в университете?

«Кстати, а почему бы и нет? – сообразил Сергей. – Да, это могут неправильно понять, если узнают. Значит, надо читать лекции инкогнито, только и всего. Уже проверено – парик и накладные усы меняют внешность почти до полной неузнаваемости. Если же добавить в образ накладное брюхо приличных размеров, то она будет без всяких «почти». Ведь мне же самому нужны химики, а не адепты теории флогистона, подытожил свои рассуждения император. Значит, и готовить их придется мне. По крайней мере, самых первых. Какой бы псевдоним выбрать?»

Поначалу Сергею захотелось предстать перед студентами в образе Карла Иеронима фон Мюнхгаузена, но вскоре он вынужден был признать, что, несмотря на всю привлекательность данного имени, в конкретном случае оно не подходит. Его носитель – явный немец, что само по себе не очень хорошо. Кроме того, к такому персонажу кто-нибудь может обратиться по-немецки, и что тогда? Ответ «их бин кранк» подходит далеко не во всех случаях, а в своей способности выдать что-то иное Новицкий сомневался, и вполне оправданно.

Результатом глубоких раздумий стало то, что Сергей решил принять имя Козьма Петрович Прутков. Тем более что афоризмов он помнил немало, а склад химреактивов все равно придется организовывать, так почему бы не назвать его Пробирной Палатой?

Место для будущего университета император уже присмотрел. Ведь после ссылки Ивана и Василия Долгоруковых в казну перешло их имение Горенки, вполне пригодное на роль рассадника знаний. Оно было удобно расположено – не настолько далеко от Москвы, чтобы путь туда представлял какую-то трудность, но и не в ней самой, благодаря чему будет нетрудно обеспечить пропускной режим на довольно большой территории. В двадцать первом веке это место называлось Горенским лесопарком, что в городе Балашиха. Сергей уже послал туда небольшую команду – составить подробный план, прикинуть, какие здания для чего могут использоваться, что придется строить заново и где ставить забор, дабы по территории университета не шастали лишние. Кроме основной задачи имелась еще одна – поиск талантов. Все приближенные молодого царя знали – ему нужны люди, умеющие что-то делать хорошо. Рисовать, считать, вырезать по дереву, искать лечебные травы, дрессировать собак и так далее, вплоть до пения. Кстати, до Горенок осмотровая команда работала в Узком, голицынском загородном имении, перешедшем императору по завещанию Михаила Михайловича. И привезла оттуда молодого паренька, умеющего отлично перерисовывать. Именно так; рисовать пейзажи или портреты с натуры у него не очень получалось, а вот скопировать что угодно с плоскости на плоскость – это пожалуйста. В Узком он был учеником местного иконописца, оттого, наверное, его природные способности и развились столь однобоко, но Сергею как раз и нужны были именно такие.

Императорские покои в Лефортовском дворце состояли из четырех комнат, не считая, естественно, приемной, где сидел дежурный камердинер и стояли на посту два семеновца. Так вот, сразу за приемной располагался кабинет. Из кабинета можно было попасть в трапезную и спальню, а за ней находился маленький закуток площадью примерно десять квадратных метров, про который мало кто знал, а заходили туда до недавнего времени только Афанасий и Федор Ершовы. В этой комнатенке хранились вещи, извлеченные из контейнера. За исключением управляющего контура, недавно убранного в подвал. И вот уже четвертый день там работал Андрей Кротов, старательно перенося информацию с планшета на бумагу. Пареньку было объявлено, что перед ним величайшая ценность христианского мира – книга апостола Андрея Первозванного. В ней есть ответы почти на все вопросы, их только нужно уметь правильно задать. Почти – это потому, что на богохульные или просто дурацкие вопросы книга отвечать не станет, а пошлет вопрошающего далеко и надолго. Кстати, в планшете действительно имелась и такая функция, причем в нескольких вариантах.

Сергей встал, прошел из кабинета в спальню, а оттуда – в тайную комнатенку. При его появлении Кротов попытался вскочить, но император махнул рукой – сиди, во время работы субординацию соблюдать не обязательно.

– Как дела? – поинтересовался Новицкий, присаживаясь рядом.

– Второй лист готов более чем наполовину, государь, – доложил Андрей, тремя пальцами развертывая изображение на экране. Получалось у него уже очень неплохо. – Ежели бы не перерывы, так я его сегодня закончил бы.

Рабочий день копировальщика длился девять часов с двумя двухчасовыми перерывами, во время которых ему предписывалось не только поесть, но и обязательно погулять на улице.

– Без них нельзя, иначе скоро ослепнешь, – в который раз напомнил Кротову царь. Потому как отрывать иконописца от планшета действительно приходилось чуть ли не силой.

Сейчас он, высунув от усердия кончик языка, тщательно передирал второй лист альбома чертежей яхты «Спрей», на которой в самом конце девятнадцатого века отважный американец Джошуа Слокам совершил первое в мире одиночное кругосветное плавание.

Нет, Новицкий вовсе не собирался следовать его примеру, пусть даже не в одиночку, а в небольшой компании. Ему просто не нравилась ситуация, когда корабли вроде бы есть, но хоть сколько-нибудь далеко уплыть они не могут. То, что в прошлом году «Петр Первый» дошел до Ревеля, в будущем более известного под именем Таллин, а потом вернулся обратно, считалось немалым достижением. Поход в Копенгаген приравнивался к простому подвигу, а выход из Балтийского моря – к беспримерному. Во всяком случае, когда дед нынешнего императора отправил экспедицию на Мадагаскар, ее корабли вынуждены были вернуться из-за повреждений, не дойдя даже до датских проливов. Какой уж тут Клондайк, какая Австралия, какая Южная Америка или хотя бы Африка! Русский флот чувствовал себя хоть сколько-нибудь уверенно только в Финском заливе. Причем тут имелся явно выраженный замкнутый круг. Плохие корабли делали любое плавание трудным и опасным, из-за чего походы были редкими. И морякам просто негде было набраться опыта, а с неопытной командой даже самый лучший корабль далеко не уплывет, зато быстро станет плохим. И все пойдет по следующему кругу.