Консул - Валерий Большаков Страница 4

Натянув на себя тунику из полупрозрачного египетского виссона, она заправила ее в теплые шаровары. Обула войлочные сапожки, набросила на плечи запашной халат. Подвязалась плетеным ремешком и сладко улыбнулась Сергию:

– Ты готов?

– Вполне!

Преторианцы, когда были не на службе, ходили в гражданском платье, и Роксолан пользовался этим послаблением с пользой и удовольствием. Он натянул любимые галльские штаны с расшитыми лампасами и теплую рубаху. Намотав на ноги портянки и обув полусапожки-калиги, принцип-кентурион покинул спальню. Меховую куртку он снял с крючка уже в коридоре – рабыня, приставленная следить за вещами хозяев, вычистила ее и починила богатую сарматскую вышивку. Тзана бесшумно шагала следом, словно прикрывая спину Сергия.

Домус пробуждался. Из триклиния уже доносился басистый хохот Гефестая и взвизги То-Мери, хорошенькой египтяночки, купленной задешево по причине дерзости и своеволия. Где-то за атрием, в перистиле, вопил Эдик, что-то горячо доказывая сдержанному Искандеру, чей ироничный голос почти не был слышен.

– Топай в триклиний, – сказал Сергий, приобнимая Тзану, – я сейчас…

– Только недолго, – улыбнулась девушка, – а то Гефестай все съест.

– Лопнет!

Роксолан омыл лицо из большой серебряной лоханки. Ух, хорошо!

Раб с полотенцем материализовался как по волшебству. Сергий вытерся и направился к лестнице, ведущей на самый верх, к соляриуму. Хотелось минутку побыть одному. Дружба – дружбой, любовь – любовью, а душа всё же требовала одиночества хоть изредка.

Наверху было холодно, солнце светило, но не грело. Огромный дом, облицованный белым мрамором, казался серым, под цвет туч, нависших над холмами Рима.

Вид с соляриума открывался недурственный. За метелками продрогших кипарисов просматривался Капитолий – кровля храма Юпитера, выложенная черепицей из позолоченной бронзы, блестела даже под приспустившейся хмарью. Правее, за базиликой по соседству, открывался Форум – нагромождение храмов и присутственных мест, расплывавшихся в зыбких сумерках. Выше всех вставал Табулярий и рынок Траяна. А вот Колизей почти не был виден – прятался за колоннадой. Только голова исполинского изваяния Гелиоса, установленного рядом с амфитеатром Флавиев, отсвечивала рогатым венцом, похожим на тот, что украшал статую Свободы в Нью-Йорке. Хотя почему – украшал? Украсит. Через полторы тысячи лет с хвостиком…

Сергий усмехнулся. Когда они попали в прошлое и оказались в «настоящем» Древнем Риме, на переживания просто не хватало времени. С самого первого момента, когда он с Эдиком, Искандером и Гефестаем переступил порог Врат, шагнув из 2006-го в 117-й, жизнь закружила их неразлучную четверку и понесла, закусив удила. Парфия, Рим, Галлия, Египет, Дакия… Осада, плен, рабство, гладиаторские бои, заговоры, погони, засады…

Победы, впрочем, тоже были. Иначе он бы тут не стоял, предаваясь размышлениям. А самый надоедливый из «размышлизмов» возникает то и дело, баламутит рассудок ужасом и восторгом – он, Сергей Корнеевич Лобанов, сын русского офицера, добропорядочный гражданин РФ, подвизавшийся на поприще малого бизнеса, является кентурионом претории! И не простым кентурионом, а принципом. Еще чуть-чуть, и выйдет Сергей Корнеевич в преторианские трибуны, когортой станет командовать. А там и до префекта недалеко…

Сергий улыбнулся. Чтобы не опуститься до щенячьего повизгиванья, достаточно отрезвить впечатлительную натуру простыми фактами: он обладал миллионами сестерциев, [8]но все их спустил на покупку этого домуса, дорогого ему как память. Он дослужился до принципа, однако до сих пор не получил римского гражданства.

И для всех тутошних плебеев и патрициев он по-прежнему остается тем, кем был раньше – варваром. На него по-прежнему глядят свысока и плохо скрывают презрительную усмешечку, завидя его штаны, первейший признак негражданина.

Да и черт с ними, со всеми римлянами-голоножками! Пускай мерзнут в своих тогах, а нам, варварам, и в штанах неплохо…

– Серый! – донесся нетерпеливый голос Эдика Чанбы. – Ты скоро? Остынет же!

– Иду! – откликнулся Лобанов, и добавил потише: – Проглот…

Но Чанба услышал – из атрия донеслось быстрое:

– Сам проглот!

Сергий вздохнул, возводя очи горе, и стал спускаться. Эдик – взрывоопасная смесь генов абхаза и адыгейки. Тут воспламенение грозило взрывом – только тронь… Но в их компании – сурового Сергия Корнелия, занудного Искандера Тиндарида и простодушного Гефестая, сына Ярная, Эдик служил катализатором товарищества, постоянным раздражителем, не позволявшим дружной четверке закоснеть и окостенеть.

Помяни чёрта, и он тут как тут – внизу, усевшись на громоздкий мраморный стол, заставленный бронзовыми статуэтками, сидел Чанба и болтал ногами – коренастенький, малорослый, чернявый и подвижный, как ртуть.

– С добрым утром, принципиальный! – поздоровался он, радуясь жизни. – Какие мудрые мысли надуло в твою принципиальную голову?

– Стою перед мучительным выбором, – проворчал Сергий. – То ли прибить тебя на месте, то ли скормить нашим леопардикам…

– Живодёр! – по-прежнему жизнерадостно сказал Эдик. – Леопарды помрут в страшных мучениях, я оч-чень несъедобный! Зато триклиниарх клянется и божится, что луканская копченая колбаса – свежайшая, а омары – ну, просто объедение!

– Я давно уже заметил, – улыбнулся Лобанов, – что твоя речь изобилует восклицательными знаками. А тебе рассказывали в школе о других знаках препинания?

– Рассказывали, – энергично кивнул Чанба. – Но они мне не подходят. У нас, горцев, эмоции постоянно перехлестывают за критическую массу, и всякие там «тчк» и «зпт» стреноживают процесс самовыражения, развернуться не дают! Как говорил мой дед Могамчери: «Точка окончательна, восклицательный знак – изначален». Хм. Я вижу, что мой принципиальный друг не в теме. Объясняю для особо… э-э… в общем, ты понял, да? С чего начинается жизнь? С вопля младенца! Какой тут знак должен стоять? Пра-авильно, восклицательный. А когда умирает старик, что делают? Совершенно верно, ставят точку после даты смерти. Теперь дошло?

– Ей-богу, не пожалею леопардиков, – вздохнул Сергий.

– Жестокий ты, – сказал Чанба с укоризной. – Природу и меня беречь надо.

– Природу – понятно, а тебя зачем?

– Здрасте! Так я ж ее царь!

– Слушай, царь, а почему ты меня принципиальным обзываешь?

– Как это – обзываю? Я обращаюсь! Ты же у нас кто? Принцип! Ну, вот… Выше только примипил.

Тут из кабинета-таблинума вынырнул Искандер – сухой, черный, остроносый, – и сказал назидательно: