Горечь рассвета - Лина Манило Страница 4

Но чудес не бывает, правда? Поэтому в итоге сиротке-найдёнышу всё-таки подобрали приличный приют, где я, собственно говоря, и выросла. Но те несколько недель, что я провела у миссис Арчер, до сих пор вспоминаю, как лучшие дни жизни.

Помню, как однажды, ещё до приюта увидела на кухонном столе газету, где на целом развороте поместили статью о том, как тяжела утрата известного на всю страну и близлежащие территории певца и его супруги. Вся страна рыдала — и миссис Арчер не исключение — над горькой судьбой эстрадного кумира. Шутка ли, потерять единственную, так горячо любимую дочь? Журналистка, орошая слезами страницы газетёнки, писала, что умерла я, оказывается, в жутких муках от неизвестной науке хвори на руках у безутешных родителей. Какой у моей жизни оказался печальный финал — обрыдаешься. После по всем каналам транслировали церемонию моих похорон — помпезных, шикарных. Чувствовала ли я что-то в тот момент? Ни-че-го. Я смотрела на этот цирк, шестилетняя, и не могла поверить. Неужели кто-то способен верить этим людям? Но страна скорбела, а до меня и дела не было никому. Только однажды миссис Арчер в разговоре с приятельницей — такой же древней старушкой — заметила, мол, как сильно эта потеряшка похожа на покойницу. Но всерьёз даже она об этом не задумалась.

Прошло несколько недель, и я всё-таки оказалась в приюте. Прекрасный снаружи, но стылый внутри, интернат встретил меня страшным оскалом, пугающим ночами и не дающим расслабиться даже под лучами самого яркого солнца в знойный летний полдень. Я была маленькая, меня некому было защитить и даже моя кукла, моя любимая Сибилла делала меня слабее в глазах новой стаи. Ведь только самая распоследняя малышня тискается всё время с куклой. Я была умной — жизнь выбила из меня всю дурь, которая обычно теснится в умах маленьких детей. И я очень быстро приспособилась к новым правилам игры.

Да, вначале было страшно, было горько и одиноко. Ныли душевные раны и не успевали заживать следы ночной охоты на новичков, когда нас — ещё неопытных и зелёных — гоняли, раздев до трусов и маек, по коридорам. В этой травле принимали участие, так или иначе, все обитатели приюта. Такое себе посвящение.

Я понимала, что дальше будет только хуже, если не научусь отстаивать себя. И я совершила первое предательство — выбросила куклу. И ведь полегчало же! Как будто последняя ниточка, связывающая с прошлым, с оглушительным треском разорвалась.

Я научилась драться, стала сильнее многих — тех, кто не справился. После того, как мне исполнилось десять, и я перешла в корпус, где жили старшие, желающих намять этой коротышке бока заметно поубавилось, ибо эта большеглазая коротышка дралась, как безумная. Смеялась над чужими слезами, ведь чаще всего именно я была причиной этих самых слёз. Меня стали бояться даже воспитатели, хоть никогда к этому особенно-то и не стремилась. Бесплатный бонус, открывающий неожиданные перспективы и заметно облегчающий жизнь — мне было позволено уходить из этого болота в любое время суток, пропадать на сколь угодно и никто не переживал. Будьте уверены, когда я однажды не вернулась, в приюте наверняка устроили праздничный парад с воздушными шарами и радостными улыбками. Даже первоклашки, сто процентов, наклюкались от радости и запели матерные частушки. Но справедливости ради, мне и в голову никогда не приходило трогать младших, потому как слишком хорошо помнила, как несладко было убегать по коридорам босиком в трусах и майке.

Не могу сказать, что меня так уж угнетала моя жизнь. Я была свободна в своих мыслях и поступках, у меня был авторитет, были приятели. А также еда, вода и тёплая кровать. И никакого контроля. Чего ещё желать подростку? Я не стремилась заводить друзей или к кому-то привязаться. Любить не хотела никого. Зачем? Чтобы опять оказаться одной на вокзале? Нет уж, лучше застрелиться. Но разве в этой жизни всегда бывает так, как нам хочется?

Однажды меня нашёл Генерал, и на один короткий миг показалось, что я нашла новую семью, где меня примут, поймут. Семью, которую заслужила. Ведь я ничуть не хуже всех тех, кого мамаши целуют на ночь и поют им песни. И пусть наша семья была далека от идеала, но мы были друг у друга, а на остальное наплевать.

Нам дали надежду, а также оружие и цель.

И за это многие из нас готовы были даже умереть.

Но потом всё начало рассыпаться как карточный домик в ветреную погоду.

Господи, сколько я уже бегу? А сколько ещё осталось? Такое чувство, что путь мой длится целую вечность, угрожая никогда не закончиться. Это чёртово поле на самом деле бесконечное. Когда-то на нём росла кукуруза, но сейчас земля, ещё вчера дарившая людям щедрый урожай и возможность в сытости пережить зиму, выжжена. Трещины пересекают её, сплетаясь в причудливые узоры, заманивая неосторожных путников в свои глубины. Если остановиться и хорошо присмотреться, там внизу, под слоем пепла, можно увидеть тех, кто поддался зову и нырнул. Но я не буду вглядываться: умирать мне пока что слишком рано, хоть временами и кажется, что уже отдала Богу душу, а все мои дальнейшие злоключения — лишь плод воспалённого воображения. Не удивлюсь, если уже умерла, только ещё не знаю об этом, но пока сознание не погасло, буду бежать, потому что не вижу другого выхода. Быть вечным беглецом? Перспектива, конечно, так себе, но ничего не поделаешь — придётся приспосабливаться.

Айс мне часто рассказывал, как убегал по этому полю от преследователей, гнавшихся за ним из-за украденного куска хлеба. Он вообще многое мне о себе рассказывал, но, странное дело, я так мало о нём знаю. Златоглавый не умел полностью доверять, и все его рассказы больше походили на мифы и легенды, чем на правду. Но я верила всему, что он рассказывал, потому что не могла по-другому — моя одержимость Айсом началась в тот самый момент, когда он, робко улыбаясь, впервые посмотрел на меня. В тот момент показалось, что без него уже не смогу дышать. Знаю, что это ненормально, но любовь к Айсу была сильнее меня — не любовь даже, а болезнь какая-то. Но от любой болезни есть лекарство, и моим исцеляющим эликсиром стало его предательство, хотя он уверен, что первой-то его предала именно я, променяв на Роланда, а мне совсем не хочется его переубеждать, ибо надоело. Айсу ведь всё равно ничего не докажешь, хотя в подвале я попыталась.

Когда Айс попал в лагерь, где Генерал собирал под тенью вековых дубов всех сирых и убогих детей, мы сразу поняли, что он далеко не так прост, как кажется на первый взгляд. В его синих глазах — ярких и холодных — скрывалась, казалось, мудрость прожитых столетий. Откуда в изможденном заморыше в рваной рубашке столько внутренней силы понять было невозможно. Не прикладывая особенных усилий, он очень быстро превратился в нашего единственного и неповторимого лидера, которого были согласны слушать абсолютно все. И странным образом склоки, недовольства и мелкие неприятности мигом закончились, как будто и не было никогда. Соратники словно обезумели от любви и восторга — восхищение Айсом стало едва ли не сильнее, чем самим Генералом, который, кажется, именно этого и добивался. Зачем-то ему нужно было, чтобы мы доверились Айсу без остатка. А что мы? Мы были и рады сделать то, что требовал от нас Генерал, потому что он заменял нам целую Вселенную.