Дети Брагги - Арина Воронова Страница 39

— Одину слава! — ревом и грохотом рукоятей мечей по щитам откликнулась окружающая их стена воинов.

— Значит, если я верно понял тебя, ты привела сюда дружину, чтобы вместе с нами попытаться отстоять северный Йотланд. И ты станешь под мое знамя?

— Стану, — через силу выговорила Карри, понимая, что Вес не оставил ей выбора. — В таком случае, возможно, ты познакомишь меня со своими людьми, конунг Вестмунд, — сама нанесла она ответный удар, причем слова ее прозвучали довольно едко.

— Карри Рану из рода Асгаута, — негромкий и ставший вдруг тяжелым голос молодого конунга перекрыл гомон собравшихся на берегу Фюна ратников Фюрката, смыла с себя обвинение поединком во славу Одина! Ворота и сердца Фюрката всегда открыты для конунга и ее дружины!

Карри вдруг почему-то показалось, что если она опять, в который раз за это утро, услышит этот многоголосый рев, она сама закричит, или взвоет, или оборотится в разъяренного волка, как, говорят, обращается Грим. Вспомнив об этих слухах, дочь Рану невольно улыбнулась.

— И все же жаль, что ты не убила их, — неожиданно произнес вдруг конунг. Они нужны Всеотцу и сегодня же пировали бы с эйнхериями.

Потеряв дар речи, Карри несколько мгновений вглядывалась в лицо Вестмунда, ища в нем черты Веса, которого, как ей казалось, она прекрасно знала, которого она, казалось, даже любила когда-то.

Потом все так же без единого слова она повернулась и твердым шагом пошла прочь, туда, где, сдвинувшись теснее вокруг лысого старца, в ожидании стояли скальды.

Вес смотрел вслед уходящей Карри с престранным холодком в том месте под ребрами, что обычно зовут вместилищем души или сердцем. Хорошо, что она здесь. Плохо, что выглядит столь усталой и изможденной. А еще хуже, что то самое его сердце не перевернулось при виде ее, как он того ожидал, как это было каждый раз, когда он ее видел с того самого дня, когда узнал, что воин из рода Асгаута еще и женщина. Чего-то в нем недоставало. Чего-то в сердце.

Над огромными дружинными домами безразлично висело солнце, необъятный лагерь казался необычайно пустынным и тихим. Все ведь на берегу, с усмешкой напомнил себе Грим. Сам он к месту хольмганга не пошел, боясь, признавался он самому себе, взглянуть в лицо собственному бессилию. Сколь бы ни отрекался он от рун, слава о его рунной волшбе еще была жива в памяти не одних только ратников. Почему-то с яростной новой верой в видения, Грим знал, каковым будет исход поединка, и все же стоять среди зрителей, и знать, что ничем не можешь помочь…

Пустынно и тихо было и на четверти скальдов, куда как раз направлялся Грим. Он сколько мог оттягивал встречу с отцом, но когда-нибудь этому ведь суждено случиться. Почему бы не прямо сейчас?

Поизучал несколько минут притихшие и казавшиеся брошенными дома: вон там кузня, владения Гранмара, который встретил его взрывом гортанного смеха и таким хлопком по спине, от которого Грим едва не рухнул на колени, справа ветерок доносит запах каких-то трав и запекающейся крови — убежище Амунди Стринды, судя по всему, вот этот должен принадлежать Оттару Черному и Лысому Гриму…

Окно горницы, у которого сидел единственный находившийся в ней человек, выходило точно на юг, и Грима на какое-то мгновение после тени двора ослепил поток золотисто-белого солнечного света, раскинувший затейливый узор из солнечных бликов на добела отмытом дощатом полу. Из-за этого яркого света фигура человека представилась ему лишь черным силуэтом.

— Я ждал тебя, входи.

Грим шагнул через порог. За эти несколько мгновений глаза его привыкли к свету, а сидящий повернулся от окна. Лицо Эгиля едва не заставило его сына застыть с занесенной через порог ногой.

Ему же не может быть больше сорока пяти, с ужасом подумал Грим, но глядел на него изможденный старик. Когда-то черные как смоль волосы потускнели до серо-стального цвета, лицо частично скрывала густая серебристо-стальная борода. Голубые глубоко посаженные глаза запали, казалось, еще глубже, к тому же теперь их окружала густая сеть частых морщин. Отец! Он заметил, как неподвижны плечи Эгиля, как они слегка сутулятся вперед, словно постоянно причиняют ему боль. Возможно, так оно и было. Боги, не дайте мне испытать такой боли, поймал себя на эгоистической мысли Грим. Взгляд его упал на лежавшие на подлокотниках кресла руки отца. Покрасневшие пальцы были вывернуты из суставов, как будто кто-то переломал все кости. Костяшки выпирали вспухшими буграми мяса. Неужели он еще способен держать меч!

Только голос Эгиля, скальда Гримнира, остался прежним.

— По чести сказать, я не ждал, что ты отзовешься. В молодом, как прежде, голосе Эгиля не слышалось ни упрека, ни сожаления, но и как будто бы никаких отцовских чувств в нем тоже не было.

— Отец! — Что-то надорвалось в Гриме, он сделал несколько шагов через горницу и упал на колени возле кресла. — Отец!

Искореженные руки смяли черный плащ, прячась в складках шерстяной ткани.

— Будет. Что бы ни было между нами перед твоим отъездом, я рад, что ты откликнулся. — Эгиль зябко поежился. — Прикрой окно, может, и начало лета, но я бы сказал, что на дворе осень.

Вовсе не холодно, к ужасу своему осознал вдруг Грим и не в силах справиться с потрясением от увиденного застыл с поднятой рукой.

— Что, удивляешься, как брюзжит твой еще не старый отец? — усмехнулся Эгиль. — Не стой, как заговоренный, и закрой окно.

— Я и впрямь не держу на тебя зла за внезапное исчезновение, — помолчав, спокойно продолжал он. — Своеволие и упрямство у нас в роду. Порасспрашивай деда, если хочешь. Только о его юности, не о моей. Ты поступил так, как считал нужным, и я нашел в себе силу если не согласиться, то уважить твое решение. Грим в изумлении воззрился на это такое знакомое, но теперь, казалось, застывшее в маску немощи и старости лицо. Увидел морщины и складки, которыми изрезала его странная болезнь, незаживающая рана. Увидел печаль, и горечь, и насмешку над судьбой и болезнью, и почти нечеловеческую силу воли, смешанную с неожиданной беззащитностью.

— Оттар полагает, и я согласен с ним, что ты, возможно, сможешь отыскать выход из ловушки, в какую мы сами себя загнали. Первым из нее, однако, сбежал Молчальник.

— Чтобы умереть, — резко вставил Грим.

— Да. Но смерть ждет каждого из нас. Важно то, связана ли его смерть с тем, что происходит здесь, в Фюркате, и на Гаутланде тоже?

Не зная, что на это ответить, Грим только пожал плечами.

— Вот и молчи, если не знаешь, — прочел его мысли Эгиль, и Грим улыбнулся, узнав в этой резкой отповеди крутой нрав отца.

Голова у Скагги слегка кружилась не то от потрясения и, как сознался он Бранру, тревоги за Карри, не то от ее головокружительной победы, а скорее, как предположил все тот же Хамарскальд, от выпитого вчера пива. А еще, но в этом бы воспитанник Тровина Молчальника не признался бы никому на свете, от неожиданного и острого страха перед конунгом. Этот стройный и как будто совсем незнакомый и чужой ему человек, одной фразой заставивший в восторге кричать целые дружины, напомнил ему о чем-то, связанном с той ночью, когда погиб Тровин, а может быть, с дракой на берегу Рива.