Внучка берендеева. Летняя практика - Екатерина Лесина Страница 38

Комнатушка.

Лавки широченные вдоль стен ставлены. Да только ж разве тех лавок достанет на всех? Пусть и не стало Еремы. Пусть и сгинул Елисей, по брату тоскуючи — всю ночь волки пели. А все одно многолюдно туточки. Вона, Кирей на полу крутится, что уж на сковородке. Евстя во сне ногами дрыгает. Емелька постанывает. Я со своими кошмарами маюсь.

И душно.

И жарко.

И еще комар над ухом гудит-заливается. От и встала я досветла. Поднялась. Еську перешагнула — он под утро вовсе умаялся, обнял подушку, подсунул ее под живот да и приснул так.

Дверь отворила.

Воздуху вдохнула студеного. Испарину со лба смахнула… этак я до конца практики и не доживу. Убивать не надо будет — сама уморюсь.

Огляделась.

Небо только-только заружовело. Предрассветным часом сон самый сладкий, а у меня — ни в одном глазу. И чего делать? А было б желание… сошла я со двора. Иные травы по росе собирать — милое дело, они в самое силе своей. Оно-то, разумела я, что нынешним часом одной ходить неможно, но… не будить же Еську? Я и со двора не выйду, туточки все заросло, вона, и подорожная трава есть, и тысячелистник, и ромашка зеленая, пахучая. И пупавку вижу с донником желтым…

Села я и стала рвать.

Приговаривая, как бабка учила, что, мол, не из баловства пустого, но за-ради дела полезного: так-то травы, глядишь, и обиды не затаят, сил не лишатся… рву и складываю на платке, том самом, поминальном, который ктой-то вчера во двор вынес да на лавку кинул.

Может, оно и неправильно, да… другого нема.

Сама не заметила, как песню завела, вполголоса, а все одно…

— Надо же, а голос у вас неплохой, — раздалось над головою. Я и села.

— Только репертуар оставляет желать лучшего. — Люциана Береславовна во двор вплыла лебедушкой. — Я, признаться, не любительница народного творчества… хотя, признаюсь, за душу берет.

— А… вы откудова?

— Откуда, Зослава. Иногда у меня создается впечатление, что учить вас — только время зря терять. Говорите правильно.

А рубаха шелковая, белехонькая, на вороте шитье красной нитью, на руках — тоже. И оденься она так в Барсуках, наши б спрашивать стали, кого хоронить барыня собралась, а тут ничего, мода, стало быть… летник алый из тяжелое парчи. Рукава длинные, широкими нарукавниками прихвачены, а на тех — алые камни переливаются.

— Травы собираете? Похвальное занятие… и все-таки, Зослава, почему вы отказались поступать на целительский? — Она полы подобрала и рядышком присела, огляделась и вытащила из травяных кудрей тонюсенький стебелек звездчатки. — Война — не ваше… оно вашей сути противно. А травы вам по душе. Вы их слышите…

И второй стебелек потянула.

На кой?

От уж вовсе трава бесполезная, сорная. В огород вобьется — никакой силой не выведешь. И ни сушить ее, ни парить, ни в венок вплесть, каждая девка знает, что травку эту с цветочками махонькими разлучницею зовут. Бывало, что иные норовили в венок соперницы вплесть тайком, особливо если венки парные. Глядишь, и разбегутся пути-дороженьки, освободится сердце от неправильное любови.

— Так… — Я плечами пожала, вспоминая свое поступление. — Оно ж… замуж я хотела. А серед целителей женихов нема…

— Резонно… и ректор наш подсказал, где они есть?

Я кивнула.

— А вы чего туточки…

— Я туточки, — передразнила Люциана Береславовна, — травы вот собираю… девочками есть кому заняться. Тем паче, что я к целительскому факультету отношение имею весьма опосредованное.

— Чего?

— Зослава! Опосредованное, то есть не приписана я к нему.

— А…

— Рот закрывайте, не то муха влетит… хотя… в ваш целый рой поместится.

— Злая вы, — вздохнула я и, незнамо с чего, пожалилась: — А у нас Ерема помер. Вчерась.

— Вчера, — поправила меня Люциана Береславовна. — Знаю. Архип сказал. И… мне очень жаль.

Тень набежала на белое лицо боярыни, что туча солнце закрыла.

— А теперь послушайте, Зослава, и внимательно. Это не ваша война. Женщинам на войне не место… я знаю, я была там. — И вдруг стало ясно, что не двадцать ей годочков и не тридцать, разом вдруг постарела Люциана Береславовна, и с того мне сделалось жутко. — Сейчас еще я могу вас вывести. Это нарушит чужие планы, но я устала… я слишком долго варилась в своей злости, поэтому и выварилась… одни кости остались. И если на этих костях что-то и вырастет…

Из стебельков звездчатки она принялась колечко крутить.

— Я выведу вас. Решайтесь. Никто не посмеет остановить. Я тоже кое на что способна… провожу к целительницам… там тихо… кому они нужны, гусыни глупые… Фрол задним числом перевод оформит, чтобы никто не придрался… пересидите…

— А вы…

— А я… женщинам на войне не место. Но приходится порой.

Она сплетала стебельки ловко, и колечко выходило хрупким, махоньким.

— Решайтесь, Зослава… есть мнение, что все мы здесь… расходный материал, если можно так выразиться.

— И вы?

— А я чем лучше других?

— Вы ж могли не приходить…

— Могла, — не стала спорить Люциана Береславовна и по колечку ладонью провела. Будто изморозью подернулись зеленые листочки, иней выступил на стебельках, а после и вошел в них, меняя самую суть. Была живая трава, а стало серебро. — Но… однажды я уже совершила ошибку. И не хочу повторять.

Вот и чего мне делать-то? Пущай силов у меня имеется, Божиня одарила, да только вот умения никакого, только и освоила, что огневики да щиты.

— Время, Зослава…

И вправду, уйду.

Не моя это война… а остальные? Кирей? Чего б ни задумал, исполнит.

Мой жених мертвый? Так он и вовсе радый будет, если случится ему сгинуть безвозвратно.

Арей?

Царевичи…

— Нет. — Я головой покачала. Неможно так с ними. Они вон Ерему потеряли, да и… как воевать, когда тот, с кем ты плечом к плечу стать готовый, вдруг исчезает поутряни. Небось и матушке моей боязно было на том поле проклятом, и батюшка, думаю, уговаривал ее возвернуться.

И дед.

Да не отступила она. И я не отступлю.

Люциана Береславовна лишь кивнула с видом таким, будто бы и не ждала от меня ответу иного. А может, и вправду не ждала. Колечко свое протянула.

— Наденьте, — велела. — И не снимайте. Здесь… старый узор… в старых узорах своя сила.

Я колечко этое и так, и этак крутила, а все одно узору никакого, окромя того, который Божиней сотворен в стеблях звездчатки, не узрела.

— А травы разложите. — Люциана Береславовна поднялась. — Глядишь, пригодятся, не сейчас, так…