Убить Ланселота - Андрей Басирин Страница 38

Межнациональные различия на Терроксе проявляются очень ярко. Вы никогда не спутаете доннельфамца и варвара из Аларика. Тримегистиец и анатолаец могут говорить на одном языке, но вы никогда не смешаете одного с другим.

Тем не менее, когда настает время Ланселота, обитатели всех земель реагируют одинаково. Они дрожат и трепещут, сбиваясь в стаи вокруг своих зверей великих».

Мир Террокс. Путеводитель д-ра Живокамня

Вжих. Вжих. Вжи-и-их. Вжи-и-их.

Храм лениво разлегся среди кипарисов – белый и сверкающий, как рафинад. В этот утренний час пусто было на его ступенях. Только два жреца работали метлами, сгребая пыль, нанесенную упрямым анатолийским ветром.

Вжи-и-и-их. Вжи-и-и-и-их.

Иго преосвященство не любит торопыг. И монахи не спешат. Да и зачем куда-то мчаться, куда-то бежать? Ведь время остановилось. Чтобы понять это, достаточно взглянуть на солнечные часы, укрепленные на фронтоне храма.

Солнечный луч передвинулся, но тень осталась на месте. Такой же, какой она была вчера.

И позавчера.

Неделю назад.

Год.

И неважно, туман на дворе или дождь. Стрелка солнечных часов указывает почти строго вверх. Без одной минуты двенадцать. Туда, где укреплена медная табличка с надписью: «Эра Чудовищ».

Вжи-и-и-и-и-и-йх.

– Что, не нашел, о угодный богам многохвальный брат Версус? – поднял голову первый жрец.

– Нет, о брат Люций. Увы мне, увы, горемыке.

Оба продолжили свое неспешное занятие. Домели каждый до своего края лестницы и вновь пошли навстречу друг другу.

– Может быть, в нише таится он, в той, что левее от входа? – предположил первый. – Или же скрылся вкорзине с бельем пропотелым и грязным.

Он поднял глаза к небу:

– Дай нам знамение, боже. Зацепку, намек… ну хоть что-то!

– Где воплощенье твое, – подхватил единоверец, – Укрывается с прошлой субботы?

Хлопнула дверь. Из храма вышел носатый молодец ввыцветших шароварах и драной оранжевой безрукавке. Плечи его сгибались под тяжестью пыльных ковров. Следом семенил толстячок в черной тунике с золотой каймой – храмовый эконом. Верхняя губа эконома почти касалась носа, отчего казалось, что он постоянно к чему-то принюхивается.

Жрецы-подметальщики опустили глаза. Эконома они побаивались, ибо поговаривали, будто он наушничает его преосвященству о малейших нарушениях устава. Человек, которого зовут Полифемус-Пта-Уха-Гор, в Анатолае всегда будет чувствовать себя чужим. Имя Полифемус-Пта-Уха-Гор способно сломать размер любой строки. А как, не наушничая, продвигаться по иерархической лестнице, если братья-единоверцы обращаются к тебе: «Эй, добрый брате, чье-имя-ни-как-не-запомнить?»

– Ушел, о пройдоха с лицом, оскверненным пороком, – проводил его взглядом Люций. – Будут к нам боги щедры – надо быть, не вернется к вечерне.

– И как преславно то будет, мой брат, как живительно славно.

Жрецы переглянулись. Небольшое усилие – и необходимость общаться гекзаметром отброшена. Так пес сдирает с морды постылый намордник.

– Его преосвященство сегодня видел? – спросил Версус.

– Нет.

– В том-то и дело. – Жрец шмыгнул носом. – Исчез старикан.

– ?

– Надо думать, на сходку Дюжины отправился. И Катаблефаса с собою забрал…

Кусты подозрительно шевельнулись. Брат Версус, не моргнув глазом, продолжил:

– …зверя великого, в нашем живущего храме.

– Думаешь, камень тоже там?

– Без камня Катаблефас скучает. Помяни мое слово – мы зря ищем. День, другой… Его преосвященство вернется, и камень тоже. Глазом моргнуть не успеем.

Ветви орешника вновь закачались. Жрецы напустили на себя мрачный вид и взялись за метелки.

– …сохрани и верни, ну хотя бы к обеду, – забубнил брат Люций.

– …коли утратили мы, так пошли же нам дар предвиденья, – вторил ему брат Версус.

…Беспокойство жрецов вполне объяснимо.

Они ищут бога.

Священники любят искать бога. Это их основное занятие. Но тут случай особый. Жрецы поклонялись квинтэссенцию всего сущего [3], иначе говоря философствующему камню. Тому самому, с которым любит вести беседы анатолайское чудище Катаблефас.

Жизнь по соседству с богами тяжела. Жрецы и священники постоянно чувствуют на себе испытующий взгляд. «А не сотворил ли ты себе кумира? – спрашивает он. – Не поклоняешься ли златому тельцу? Праведен ли?» Приходится постоянно оправдываться: не сотворил, не поклоняюсь, не грешу. Но это все окупается. В конце-то концов, мы здесь, а они там.

Другое дело – квинтэссенций. Он вездесущ. Он не имеет постоянной формы и лежит на алтарной полке. Ему плевать на других богов, потому что он знает, из чего все сделано. Жрецы, алтари, другие боги. Любимое его развлечение – притвориться нестираной тогой.

Или дохлой крысой. Или миской протухшей каши. Спрятаться и наблюдать, как жрецы ищут его.