Самая темная дорога - Гай Гэвриэл Кей Страница 38

С ним говорил Лиранан:

— Я за это заплачу, и меня заставят платить не один раз, пока вся ткань времени не будет соткана. Но я перед тобой в долгу, брат: морские звезды снова сияют в глубине. Ты мне ничем не обязан: это подарок. Помни обо мне!

И затем Пол беспомощно рухнул в воды бухты. В спокойные, гладкие, сине-зеленые воды бухты. Далеко от зазубренных, убийственных скал, от смертоносного ветра, под тихим дождем, мягко падающим с неба, переставшим больно хлестать под напором бури.

Прямо за изогнутым краем бухты продолжал бушевать шторм, молнии продолжали рвать пурпурные тучи. А там, где он находился, где все они находились, дождь мягко сыпал из затянутого облаками летнего неба, пока они плыли поодиночке, парами или группками к полоске берега у подножия Башни Лизен.

Где стояла Дженнифер.

Произошло чудо, понимала Ким. Но еще она понимала слишком многое, чтобы лить слезы лишь облегчения и радости. Слишком плотно был соткан этот Гобелен, слишком насыщен красками и оттенками, состоял из тысяч переплетенных нитей, и чистые, несмешанные чувства были невозможны.

Они видели, как корабль стремглав несся на скалы. Затем, в самый момент ужасного осознания, они услышали повелительный голос, нечто среднее между раскатом грома и голосом человека, и в то же мгновение — точно в то же мгновение — ветер полностью стих, и воды бухты стали гладкими, как стекло. Люди, находившиеся на палубе «Придуин», посыпались через борта разваливающегося корабля в бухту, где им суждено было бы погибнуть еще две секунды назад.

Чудо. Позже, возможно, у нее будет время поискать его источник и принести благодарность. Но не сейчас. Не сейчас, когда на ее глазах разворачивается та долгая, запутанная, пронизанная печалью история.

Их все же оказалось трое, и Ким ничего, ничего не могла поделать, чтобы у нее так не болело сердце. Из моря вышел человек, которого не было на «Придуин» во время отплытия. Очень высокий, с темными волосами и темными глазами. У пояса его висел длинный меч, а рядом шел Кавалл, серый пес, а на руках, осторожно вытянутых вперед, этот человек нес тело Артура Пендрагона, и все пятеро людей, ожидающих на берегу, знали, кто этот человек.

Четверо немного отстали, хотя Ким понимала, что все чувства в душе Шарры толкали ее к морю, из которого как раз в тот момент вынырнул Дьярмуд и помогал одному из своих людей выбраться из воды. Но она поборола свой порыв, и Ким ее за это уважала. Стоя между Шаррой и Джаэль, на шаг впереди и в стороне от Бренделя, она смотрела, как Дженнифер вышла вперед под тихим дождем и остановилась перед двумя мужчинами, которых любила и которые любили ее, на протяжении столь многих жизней в столь многих мирах.

Джиневра вспоминала, как в тот день стояла на балконе Башни и Флидис говорил о свободе, произвольности, как о переменной величине, которую Ткач ввел в свой Гобелен, чтобы наложить ограничение на самого себя. Она вспоминала, словно откуда-то из бесконечной дали, вспыхнувшую в ней надежду на то, что на этот раз все могло сложиться иначе. Потому что здесь не было Ланселота, третьей вершины треугольника, и поэтому замысел Ткача еще мог измениться, ведь сам Ткач оставил на Гобелене место для перемен.

Никто не знал об этих ее мыслях, и никто никогда не узнает. Теперь они были похоронены, разрушены и исчезли.

А вместо них появился Ланселот Озерный, чья душа была второй половинкой ее собственной души. Чьи глаза были такими же темными, как в любой предыдущий раз, такими же ничего не требующими, такими же понимающими, с той же болью в глубине, которую лишь она одна могла понять и исцелить. Чьи руки., чьи длинные, изящные руки бойца были точно такими же, как в прошлый, и в позапрошлый раз, и во все предыдущие разы, полные страдания, когда она любила его, любила, как зеркальное отражение самой себя.

Эти руки сейчас держали, осторожно, с явственно видимой нежностью, тело его повелителя, ее мужа. Которого она любила.

Она любила его, невзирая на всю ложь, все завистливое, уродливое непонимание, с сокрушающей страстью, которая продолжала жить, и будет жить, и будет рвать ей душу на части каждый раз, когда она снова проснется и осознает, кем она была и кем ей суждено быть. Вспомнит и осознает предательство, камнем лежащее в центре всего. Горе в самом сердце мечты, причину того, почему она и Ланселот находятся здесь. Цену, проклятие, наказание, назначенное Ткачом Воину за тех детей, которые погибли.

Они с Ланселотом молча стояли друг против друга на песке, в пространстве, которое наблюдавшим казалось каким-то чудом, вырезанным из вихрей и потоков времени: островом на ткани Гобелена. Она стояла перед двумя мужчинами, которых любила, с непокрытой головой под падающим дождем и вспоминала столько всего сразу.

Ее взгляд снова упал на его руки, и она вспомнила, как он сошел с ума, — действительно сошел с ума на некоторое время, — из-за страсти к ней и своего собственного запрета на эту страсть. Как он ушел из Камелота в леса и бродил там несколько месяцев, нагой, даже зимой, одинокий и одичавший, до самых костей обнаженный своим страстным желанием. И она помнила эти руки, когда его наконец привели обратно: шрамы, порезы, синяки и ушибы, сломанные ногти и пальцы, обмороженные в снегу, из-под которого он выкапывал ягоды.

Она вспомнила, как рыдал Артур. Она не плакала. Заплакала после, когда осталась одна. Это было так больно. Она тогда думала, что смерть была бы лучше, чем это зрелище. И наряду со всем остальным именно эти руки, осязаемое доказательство того, что делает с ним любовь к ней, разрушили ее собственные баррикады и позволили ему войти в ее сердце, куда она так долго его не пускала. Как это могло считаться предательством по отношению к кому-нибудь или чему-нибудь — предложить кров такому человеку? И позволить зеркалу стать целым, чтобы отразившееся в нем пламя показало их обоих рядом с этим пламенем?

Она продолжала молча стоять под дождем, и он тоже, и ни одно из этих воспоминаний не отразилось на ее лице. Но он все равно знал ее мысли, и она знала, что он знает. Не шевелясь, безмолвно, они соприкоснулись после столь долгой разлуки, и все же не прикоснулись друг к другу. Его руки, теперь чистые, без шрамов, изящные и красивые, с любовью сжимали Артура. Эта любовь так много говорила ей, она слышала ее, как будто хор пел в ее душе, высокие голоса под гулкими сводами пели о радости и боли.

И в это мгновение она вспомнила еще кое-что, и этого он не мог знать, пусть даже его глаза еще больше потемнели, глядя в ее глаза. Она вдруг вспомнила, когда видела его лицо в последний раз: не в Камелоте и не в одной из других жизней, в других мирах, куда их перенесла судьба Артура, а в Старкадхе, немного более года назад. Когда Ракот Могрим хотел сломить ее ради собственного удовольствия и обшаривал открытые им без усилий потаенные уголки ее памяти, он нашел тот образ, который она тогда не узнала, образ человека, стоящего сейчас перед ней. И теперь она поняла, она снова вернулась в то мгновение, когда Темный Бог принял этот облик в насмешку, в попытке запятнать и запачкать ее познания о любви, очернить память выжечь ее из нее той кровью, которая капала из черного обрубка его руки, обжигая ее.