Дева и Змей - Наталья Игнатова Страница 38

Владыка погрустнел и уточнил:

— Ты так хочешь поскорее стать взрослым?

— Да! — с готовностью ответил принц.

Ему показалось, что быть взрослым в его представлении отличается от смысла, который вкладывал в это понятие дед, но… став взрослым, он ведь сам будет решать, как ему жить и что делать.

— Поговори с отцом, — предложил Владыка, — я не хотел бы лишать тебя всех прелестей детства, но пока ты ребенок, ты не поймешь своего счастья. А у твоего батюшки есть более веские аргументы.

Отец же, выслушав просьбу, только головой покачал. И этим же вечером в учебную комнату княжича пришел священник.

Мико, разумеется, знал о Боге, о том, кого Владыка называл фийн диу, а князь почтительно — Отцом Небесным. Мико знал, что именно Бога надо просить, чтобы все было хорошо, и благодарить за то, что Он есть и всех любит, и обо всех заботится. Бога надо было любить, и Мико любил его, он легко отвечал дружбой на дружбу, и любовью на любовь, наверное, потому что не был темным, а был немножко смертным и подружился с дорэхэйт.

Священник, ставший новым наставником, рассказал княжичу гораздо больше.

Первая их встреча прошла не совсем гладко. Увидев будущего ученика, батюшка охнул и судорожно перекрестился. Мико, знающий, что когда крестятся взрослые, нужно делать так же, в свою очередь осенил себя крестным знамением. Священник покосился на князя, скромно сидящего в уголке — Мико показалось, что взгляд был испуганным, но это вряд ли, князь же никого не убивал просто так — доброжелательно улыбнулся и представился отцом Лайошем.

— У меня есть отец, — сказал Мико, — я буду звать тебя по имени.

Священник вновь взглянул на князя, но тот улыбнулся в усы, и гость не посмел спорить.

Они прозанимались два часа, почти до заката, и Мико не успел в этот вечер забраться на крышу замка, чтобы подстеречь уходящее солнце. Лайош сначала боялся, ученика своего боялся, и князя, тихо просидевшего все время занятий за чтением какой-то книги про войну. Но постепенно освоился, перестал боязливо оглядываться, и с ним стало гораздо интереснее.

Лайош сказал, что Бог создал небо и землю.

— А остальное, кто?

— Что “остальное”? — не понял Лайош.

— Другие земли… — Мико искал слова, чтобы объяснить, — другие крэ. Талау — это же не одна земля, а много… много планет! — он вспомнил, наконец греческое слово, которое должно было быть понятно смертному.

— Ах, планеты! Конечно, их тоже создал Бог.

— И звезды?

— Да, разумеется. Весь мир создал Бог, он творил шесть дней, и в день шестой создал человека, и увидел, что это хорошо, и в день седьмой решил отдохнуть.

— А других смертных кто создал? — тут же заинтересовался Мико.

— Все смертные произошли от перволюдей.

— А как они попали на другие планеты?

Лайош долго молчал, ничего не переспрашивал, просто очень глубоко задумался. Но Мико уже и сам понял:

— Это Бог всех переселил! Как дедушка. У него в садах смертные сначала все вместе, а потом он кого-нибудь в другой сад пересаживает.

— Да-а, — не очень уверенно протянул Лайош, — конечно, это Бог. Но, — он снова оглянулся на безмолвствующего князя, — твой дедушка умер. Он на небесах.

— Ага, — подтвердил Мико, довольно улыбаясь, — высоко-высоко. Он давно умер, — и доверительно сообщил: — Я тоже хочу умереть и попасть на небо. Но дедушка говорит, что отец не разрешает…

Что ж, следовало признать, что первый урок оставил учителя в глубоком недоумении, зато для ученика в сложном устройстве мироздания многое прояснилось. Мир в изложении Лайоша оказался намного проще, чем представляли его наставники в замке деда, или веселые алфар.

По столице же очень скоро, буквально, после нескольких занятий с Лайошем, поползли слухи, что княжеский сын, не иначе удостоился Откровения. Невинный отрок, с кожей белой, как молоко, с длинными черными кудрями, мягкими, как лебяжий пух, и чудными очами, чей взгляд проникает глубоко в самую суть вещей, несколькими словами, простыми и бесхитростными, какой только и может быть речь ребенка, открывает своим учителям новые истины и славит величие Божие, и учит восхищаться дивными Его творениями.

Потом, позже, уже с другими учителями, княжич Михаил постигал глубину и пугающую красоту христианства, и даже разум фейри, живой и гибкий, не признающий никаких законов, но знающий множество их, не в состоянии был понять, что же такое Бог. Зато принц смог принять Господа, всем сердцем, всей душой, благодаря Его за то, что не-человеку, нечистому, позволено было причаститься таинств, за то, что Бог дал ему бессмертную душу и удостоит когда-нибудь Царствия Небесного.

А тогда, на уроках монаха Лайоша, он понял то, что должен был понять по замыслу отца: жизнь его — подарок Бога, она в руках Господа, и только Он волен решать, когда и как ему умереть. А все, что может Мико, это непрестанно благодарить Небесного Отца за то, что получил от Него драгоценный дар. Все, что создано Богом — прекрасно и удивительно.

С этой мыслью, каждый день, каждый час своего существования находя ей все новые подтверждения в бесконечно удивительном мире, Мико жил, пока не исполнилось ему тринадцать.

В ту осень отец впервые взял его на войну.

Письмо, а точнее, коротенькая записка Курта была адресована его бывшему однокласснику, Георгу Эйнеру, родившемуся в Германии и выросшему в СССР.

В их школе, копии Интернационала в миниатюре, вообще хватало учеников со сложными судьбами, но Георг Фридрих Эйнер своим положением выделялся даже на этом фоне.

Он был единственным сыном нынешнего кайзера, наследником престола. И ему едва исполнилось семь, когда отец отправил их с матерью в Москву. Так было безопаснее. Германские спецслужбы в те годы, шесть лет спустя после войны, с трудом обеспечивали безопасность нового кайзера, жену же его и сына взял под охрану могущественный друг и сосед Германии.

Разумеется, пока Георг учился, ни Курт, ни другие одноклассники не подозревали о том, кто он на самом деле — спортсмен, сорвиголова и круглый отличник Жорка Эйнер, — не знали даже его настоящего имени. И никому, кроме Курта — самого близкого друга — он так ничего и не рассказал. А Курту рассказал. На выпускном. Весь класс собирался неделю после бала провести на турбазе. Они ведь в последний раз выезжали туда вместе, прекрасно понимая, что дальше жизнь разбросает всех по разным краям. Родным, но таким далеким от Москвы, вообще от России. А Георгу предстояло возвращение в Берлин. Так было заведено у них в семье: быть дома с первого дня каникул до последнего. Дома — это не под присмотром отца, а просто — в Германии.