Ученица чародея 2 - Хельга Блум Страница 37

Я хотела это сказать. Очень хотела. Я бы высказала все это им в лицо, не стесняясь ни рассерженной Иветты, ни жаждавшего зрелища развлекающегося Фогга. Так все и было бы, но…

Кажется, я упоминала уже, что мне катастрофически не везет. Именно в тот момент, когда я, гордая, полная достоинства и самоуважения, хотела высказаться и поставить всех на место, произошло то, что, в общем-то, должно было произойти со мной. Магия Уиллена дала о себе знать.

Острая вспышка боли пронзила мое тело. Мир замедлился, а мне подумалось, что стоит сообщить об этом Атрею. Надо же, кажется, я научилась останавливать вращение планеты. Падение было медленным. Таким неспешным, что птицы успели бы свить гнездо в моих растрепанных волосах -  а что вы хотели, у меня был чертовски длинный день, и большую его часть я провела в полуразрушенных домах – и трижды, а то и четырежды высидеть птенцов.

Я потерялась. Исчезла в мире фиолетового пламени, пожирающего мое тело. А осталось ли у меня оно? Может, и не было никакого тела? Может, и меня нет? Наверное, ничего нет. Бесконечная пустота и боль. Почему говорят, что боль алого, как кровь, цвета? Должно быть, речь о какой-то другой боли. Моя имела фиолетовый оттенок.

Где-то на середине этого бесконечного падения меня подхватили чьи-то руки и я поняла, что мир все же существует. Не знаю, где и что это за мир, может, он и не достоин того, чтобы существовать, но он есть. Так же, как, наверное, есть и конец.

Сердце билось, как сумасшедшее, кровь струилась по венам в обратном направлении, легкие отторгали воздух. До меня долетали отголоски чьих-то голосов, какие-то неведомые люди переговаривались о чем-то надо моей головой, но какое мне дело до этого? Их речь казалась мне шуршанием прибоя, клёкотом диких птиц, я не могла разобрать ни слова.

Интерлюдия.

Иветта знает, что Питер любит ее. Это естественное знание, которое она носит в себе день за днем. Это аксиома, не требующая доказательств.

Порой, в моменты особой меланхолии, она задумывается, а правильная ли у них любовь? Они не похожи ни на одну знакомую пару. Они не похожи вообще ни на кого. Иветта и Питер. Питер и Иветта.

Не то чтобы у нее был большой опыт в этом вопросе. Откровенно говоря, герцогской дочери любовь в принципе не полагается. Богатое приданое – да, платья по последней моде – разумеется, крохотные фиалковые пирожные на десерт – в разумных количествах (потому что лишний вес герцогской дочери полагается еще меньше, чем любовь), наборы для вышивания – сколько угодно. А вот любовь не полагалась. Впрочем, после рождения наследника мужу, брак с которым дело настолько решенное, что об этом можно даже не говорить лишний раз, вполне приемлемо обзавестись близким другом. И да, под словами «близкий друг» подразумевается тот уровень близости, при котором он греет ее постель.

Верная иветтина служанка Аранья любит своего мужа Мироса. Она терпеливо ждала его со службы, писала ему длинные нежные письма и мечтала о своем доме и куче ребятишек. Домик у них уже есть, ребятишки тоже скоро появятся. У Араньи и Мироса одни мечты и цели. И любовь, конечно. У них любовь.

Серджио и Андреа любят друг друга. Им повезло, что договорной брак подкреплен не только сургучной печатью, но и чувствами. Она всегда с ним соглашается, а он хвалит ее новые шляпки. Они никогда не ссорятся и всегда раздражающе единодушны, независимо от того, о чем идет речь. Брат прислушивается к жене, а она смягчает груз ответственности, висящий на нем. Быть может, это любовь?

В свою очередь, Иветта и Питер ссорятся постоянно. Они препираются за завтраком, спорят на работе и регулярно готовы друг другу глотки перегрызть во время полевых операций.

Она передразнивает его во время длинных рабочих совещаний и театрально зевает, когда речь затягивается. Он регулярно делает ей выговоры за самоуправство и лишает ее премии. Она долго дуется и причитает, что без премии не может работать и положительное подкрепление куда лучше отрицательного.

Она рвется в самую гущу событий на всех операциях, он холодно отчитывает ее в своем кабинете, обещая все мыслимые и немыслимые кары, а потом мягко притягивает к себе и долго сидит, прижав ее к себе, и продолжает ругать чуть подрагивающим голосом, но уже как-то неубедительно. Так они и сидят в темноте, пока он, чертыхаясь, не достает из шкафчика плед – плед там поселился недавно, осенью у Иветты ужасно мерзнут ступни – и заворачивает ее в мягкий уютный кокон.

Когда у Питера гибнет оперативник – издержки профессии, такое иногда случается независимо от того, сколько мер предосторожности принято – она покупает у менялы Бакена дурацкую подставку для зонтиков в виде голопопого ангелочка с пустым колчаном, в который собственно и ставятся зонты. Это чудовище Иветта с гордым видом устанавливает в холле фогговского дома. Питер долго смеется лающим, немного хриплым смехом – он словно бы забыл, как это делается, разучился, что ли – и немного оттаивает.

Когда в городе начинает орудовать Убийца магов, поводов для столкновений становится только больше. Иветта отчаянно рвется вперед. Питер грозится сослать ее к брату – нянчить племянников и следить за обстановкой на периферии государства. Она зовет его тираном и бьет одну за другой стеклянные фигурки из шахматного набора, подаренного ему королем.

Ночью она просыпается в слезах. Ей снится Лоренс – молодой маг из ее отдела, убитый преступником. Лоренс всегда очень смущался, разговаривая с Иветтой, обращался к ней исключительно на «вы» и первые два месяца не мог перестать говорить «ваша светлость» каждый раз, когда подходил к ней проконсультироваться относительно заклинаний. Убийца магов выкачал из Лоренса магию и бросил его в темном грязном переулке, словно мешок с мусором.

После этого Иветта больше ни разу не ночует одна. До этого они с Питером соблюдали приличия и не менее пяти раз в неделю ночевали в своих постелях. Он молча перевозит ее к себе. Фрида (куда же без нее?) немного ворчит, говоря, что Фогг мог бы сделать Иветту честной женщиной, особенно после того как съел столько фридиных пирогов, но шустро собирает вещи и переезжает вместе с хозяйкой.

Герцог Кавалло присылает письмо, в котором изливает все свое разочарование и негодование относительно морального облика сестры и ее избранника. Питер посылает его к черту. Они поженятся тогда, когда посчитают нужным и ни днем раньше. И плевать они хотели на все правила приличия мира. Серджио замолкает на некоторое время, полностью прекратив писать им, а потом признает, что сестра имеет право жить так, как пожелает. В конце концов, если бы не ее самоуправство, она уже была бы мертва, убитая мужем, которого ей подобрали согласно традициям.*

Питер Фогг четырежды собирался сделать Иветте предложение, но каждый раз его останавливало затравленное выражение ее лица. Она верит ему. Верит так, как не верит никому в мире. Но даже этой веры пока мало, чтобы переступить через ту самую, последнюю, черту. Вступить в брак – значит вверить себя другому человеку. Отдать себя полностью, раскрыть свою душу целиком и полностью. Это прыжок веры. Ты стоишь у обрыва, закрываешь глаза и падаешь, зная, что тебе не позволят упасть по-настоящему.