Ветер. Ножницы. Бумага - Нелли Мартова Страница 36

– Дядя Саша… Вы когда-нибудь видели этого человека, в костюме клоуна?

Он посмотрел на карточку и покачал головой.

– Нет, не припоминаю его. Но снимок любопытный. Я уже видел такие раньше. Похоже, это снято там?

– Где это – там?

– Придет время, и вы все узнаете сами.

– Скажите мне. Пожалуйста, я очень прошу. Я всю жизнь ищу это место.

– Я не могу, – он покачал головой.

Софья хлопнула дверью. Взбудораженную ночную улицу заливал свет фонарей. Где-то вдалеке все еще верещали сирены. Она вдруг остро, всем телом почувствовала, что не может вернуться сейчас домой. Что безупречная квартира отторгнет ее, выплюнет обратно, что она и дом сейчас несовместимы, как огонь и лед. Что теперь? За всю жизнь Софья так и не обзавелась ни одной подругой, к которой можно было бы завалиться вот так запросто переночевать, ничего не объясняя. Она побрела по улице, навстречу отражениям фонарей в лужах, навстречу слепящим глаза фарам, трещинам в асфальте, неоновым вывескам и чужой уютной жизни за окнами без штор.

* * *

– Ты одна?

Софья подняла глаза.

– Можно я присяду?

Она молча кивнула.

Вот уже добрый час она торчала в крохотной пиццерии и переводила взгляд с недоеденного куска пиццы на паршивую репродукцию с изображением Венеции. Бокал вина стоял нетронутым, она заказывала горячий чай с лимоном, пила его чашку за чашкой, не чувствовала ни тепла, ни вкуса, никак не могла согреться. Словно все это: и чай, и пицца, и дурацкая репродукция – отделено от нее прочной прозрачной стеной, и руки двигаются медленно, как будто вся она погружена в плотную вязкую массу. Она мучительно оглядывалась вокруг, искала, за что зацепиться взглядом, чтобы выбраться наружу из этого болота. Иногда перед глазами всплывала картинка: разбитые витрины, кровь на лице продавца, укоризненный взгляд дяди Саши – тогда она вздрагивала, зажмуривалась и пыталась вспомнить, как оживает в руках невидимый волшебный поток, как бежит по ладоням теплым ручейком, но в ответ вокруг нее лишь сжималось пространство. Сердце вело себя странно – то отдавалось в груди бешеным стуком, как колеса скорого поезда, то замирало так, что непонятно было, бьется ли оно вообще. Софье казалось, что на нее надели чужую, темную шкуру, которую мучительно хотелось сбросить, как гусеницу, ползущую по ноге, но она словно приросла к коже, мешала дышать, не давала думать, заслоняла свет и заглушала звук, пока весь мир не тонул в болезненном черном безмолвии. Перед глазами снова вставали стеклянные полки с жуками-телефонами, становились ослепительно-яркими, резали глаза с такой болью, что Софья боялась ослепнуть. Ей хотелось закричать.

Она вспоминала, что все еще сидит в кафе, сдерживала крик ужаса и с трудом открывала глаза. Таял, как первый снег, хрустальный блеск витрин, становились чужими воспоминания, она пугалась собственного равнодушия и опять, словно со сном боролась, искала что-нибудь, чтобы почувствовать реальность уплывающего в никуда мира.

А потом напротив нее сел он. Обычно Софья плохо переносила, когда с ней пытались познакомиться в автобусе или в кафе. Если ее пытались обнять или прикоснуться к плечу, она всегда вздрагивала и подавляла отвратительную мелкую дрожь. Ей казалось, что она – смачный кусок аппетитного, сладкого, темного от настоящего какао шоколадного торта. И каждый раз, когда она ощущала на себе жадный мужской взгляд, от нее будто откусывали кусок, вгрызались, оставляя слюни и размазывая шоколад по жирным губам. Она испуганно отворачивалась или натягивала шарф по самые уши.

На этот раз все было не так. Она смотрела на человека перед собой и не могла составить мнение о нем. Сколько ему лет? Тридцать, сорок? Ничем не примечательное лицо, не красавец, но и не урод, но что-то в нем цепляло. Взгляд? Да, пожалуй, взгляд круглых, как у совы, больших серых глаз. В нем не было жадного любопытства, только спокойное, но не безучастное внимание. Софья подалась вперед. Ей вдруг невыносимо, до боли захотелось кого-нибудь обнять. Восстановить теплую связь родных и надежных объятий, которую она потеряла где-то далеко в детстве. Вот так просто обнимать кого-то и чувствовать свою связь с миром, не-одиночество и не-зависимость, хрупкое равновесие между тем необъятным, что глубоко внутри, и тем безграничным, что снаружи.

Всего пару дней назад она была уверена, что обретает эту связь, каждый раз, когда садится за стол и берет в руки ножницы. Но сегодня все это казалось таким фальшивым… обманом. Как новогодние игрушки, которые ненастоящие, потому что не приносят радость.

– Можно взять тебя за руку? – мягко спросил он.

И ее ледяная ладонь легла в горячую руку. Черты его лица расплывались и таяли, словно не человек был перед ней, а только зеркало, в котором она видит саму себя – запутавшуюся, глупую маленькую девочку. Сейчас расплачется, как последняя дура. В этом дурацком кафе, перед незнакомым мужчиной. Не-зна-ко-мым. Или она где-то его уже видела?

Тепло ладони влекло к себе, разрушало прозрачную ватную пелену. Софья смотрела на себя со стороны, и ни грамма отторжения не было внутри нее, только желание принимать, хотелось открыться, остановить время и вот так сидеть, держать его за руку. Мир потихоньку прояснялся, стало легче двигаться и легче дышать.

Она поймала тоненькую ниточку страха – так не бывает, нельзя доверять вот так просто незнакомцу. Нельзя… и нельзя делать то, что она сделала сегодня в магазине. Перед глазами разом всплыли одно за другим события последних дней: серьезное лицо Знайки в диснеевском галстуке, Достоевский размазывает слезы по лицу, кассирша вытирает запекшуюся кровь с лица своего коллеги, воют где-то сирены, и дядя Саша смотрит укоризненно, как на ребенка, который грызет ногти.

– Посмотри на меня. – Незнакомец улыбнулся.

Он весь был одно чистое, яркое, бесконечное внимание. Софья чувствовала, что он готов слушать ее, не отвлекаясь даже на собственные мысли, готов воспринимать всю целиком, как она есть. И это было так удивительно, так не похоже на всех людей, с которыми она встречалась раньше. Она всегда улавливала оттенки настроений и как рассеивается поток внимания собеседника, который спрашивает, как дела, а сам думает, что ему надо купить хлеба и молока по дороге домой.

Совсем по-другому сейчас, когда он весь, целиком, принадлежит только ей, каждая мельчайшая крупица его внимания. Она хотела рассказать ему все, начиная с того вечера, когда она сделала открытку для Барракуды, или даже раньше, с первого дня в офисе, или еще раньше, но у нее было странное ощущение, что он и так все понимает. Вот так просто смотрит на нее, воспринимает и принимает. Не читает мысли, а понимает на еще более глубоком уровне, для которого нельзя найти слов.

Таяли, испарялись и улетучивались один за другим образы, и становилось легко, будто она была воздушным шаром и сбрасывала мешки с балластом. И вот уже хочется взлететь, оторваться от земли и оставить далеко позади неприятные воспоминания.

– Все, что с нами происходит, уже когда-то было, – произнес он и снова улыбнулся.