Кровь на мечах. Нас рассудят боги - Анна Гаврилова Страница 36

Уже не видел – чувствовал, как ринулись остальные. И лиц не замечал, просто бил. Руками, ногами, головой. Кто-то повис на плечах, сдавил горло и взвыл, когда Добря со всей злости врезался спиной в стену. Кто-то заорал, когда перехваченная рука хрустнула. Кто-то по-звериному рычал, пригибался, готовый прыгнуть на врага, как только тот отбросит следующего соперника.

В доме стало нестерпимо жарко. Крики и топот заглушили громовые раскаты и свист ветра. Молча бил только Добря. Враги отскакивали, падали, снова кидались в драку.

Краем глаза Добродей увидел стремительный рывок справа, лениво сообразил – этот отразить не успеет. В груди вспыхнула боль, следом кто-то ударил по ноге, да так, что едва не упал.

Устоял, уклонился, чуя новый выпад. Но удар, который Добря готовился принять, не состоялся. Горян засопел, встал спина к спине и принял врага на себя. Сцепились, упали, покатились. Тот трепал Горяна, бил затылком об пол. Горян, сцепив зубы, отталкивал, после все-таки сумел извернуться, и теперь настала уже его очередь сыпать кулаками.

– Вместе! – бешено заорал кто-то. – Вместе идем!

Отроки мгновенно сбились в кучу, угрожающей стеной двинулись на Добродея.

На грани разума вспыхнула и быстро погасла мысль: все как тогда, как в первый день… Взгляд молниеносно ощупал комнату, Добря метнулся в сторону, подхватил скамью. Из горла вырвался звериный рык, от которого содрогнулись стены:

– Убью!

Рядом возник Горян. Глаза бешеные, из губы сочится кровь, на лбу огромная ссадина. Он встал рядом с Добрей, выставил кулаки и зарычал.

Толпа отроков заколебалась, замерла в нескольких шагах. Все помятые, с перекошенными лицами, скалятся злобно. Но за этой стеной мальчишеской ярости нет-нет да и проскальзывает нечто другое… Добря не сразу понял, что вот он, страх. Настоящий.

– Это нечестно! – выкрикнул один из отроков, сделал шаг вперед, скосил взгляд на чернявого, который еле стоял на ногах, держался за бревна, чтоб не упасть. – Ты старше него, сильнее!

– И что? – спросил Добря, сплевывая кровью.

– А то! Ты победил нечестно! Ты не имел права его трогать! Он младше. Слабее!

Добря глядел на говорившего с толикой жалости:

– Когда придет время настоящей битвы, с настоящим врагом, ты скажешь то же самое?

Тот нахмурил брови и не ответил. Некоторое время продолжали стоять друг напротив друга. Отступить – стыдно. Наконец кто-то придумал достойное оправдание:

– Он все равно дерется нечестно. Дикарь, что с него взять?

Остальные подхватили уверенно, с радостью:

– Точно-точно! Только мараться. Воинскую честь срамить.

– Да кому он нужен? Ха!

– Интересно, в Рюриковом городе все такие?

– А то как же! Трусы они! Все знают, на Ильмени смелый человек не поселится. Там леса ого-го какие, не то что у нас. Эти леса от всех врагов защищают. Им даже не нужно драться уметь.

– Ага! Сквозь чащобы враг все равно не пройдет. Это мы как на ладони.

Разошлись отроки довольно быстро, на Добрю не смотрели, а в Горяна полетели гневные взгляды и угрозы – перебежчик, предатель. Но Горян не смутился, грозил кулачищем, скалился…

Добродей устало добрел до своей лежанки, стянул мокрую одежду. Забравшись под одеяло, долго не мог уснуть – на улице по-прежнему завывал ветер, хлюпала вода, редкие громовые раскаты походили на могучий смех бога, прогоняли дрему.

Сон все-таки пришел, запоздалый, липкий. Полночи спорил с отцом, полночи снова дрался. Под утро приснился Осколод: стоит хмурый, в глазах осуждение, а Добря стыдливо отступает, но оправдываться не спешит.

– Эй! Ты чего разлегся?

Дободей слышал голос, но глаза продрать не смог. Сон навалился тяжелой тушей, не пускал.

– Добря! – гаркнуло в ухо. – Эй!

Попытался поднять руку, отмахнуться, но тело отозвалось нестерпимой болью. И снова сон…

– Да проснись же ты!!!

Кто-то тряс за плечи. Сильно тряс, бесцеремонно. В голове лениво шевельнулась мысль – этот голос принадлежит Горяну.

– Добря, мать твою!!!

Остальную брань Добря уже не осознавал – распахнул глаза, пересилив нестерпимую боль, сел и приготовился размозжить череп тому, кто посмел вспомнить о его мамке в таком тоне.

Горян, видимо, почуял неладное, отскочил.

– Ты чего разлегся? – угрожающе пробасил Горян, подпрыгнул, удивившись собственному голосу. В последнее время все чаще срывался на бас, знал, что это правильно, но все равно пугался. – Тебе вот-вот биться!

– С кем?..

– Как с кем? С Живачом!

Стиснув зубы, Добродей отбросил одеяло и поднялся с лежанки. От боли хотелось выть, но мужчине не положено даже пискнуть. Дышать носом тяжело, пощупал – нет носа, вместо него нечто огромное, раздутое, больное. Ноги подкашиваются, руки слушаются плохо. Кажется, за ночь мясо отделилось от костей и частью сгнило.

Кто есть Живач, Добря помнил хорошо. Дружинник. Молодой такой, улыбчивый. Не раз давал отрокам пинка… в шутейных поединках. А его обожали, потому как редкий воин обращал внимание на копошение детворы под ногами и уж тем более относился к ней серьезно.

– Зачем? Я с ним не ссорился.

Сказал храбро, а в голову стрельнула шальная мысль: «Неужто отроки нажаловались, нашли себе защитника, что подходит Добре по росту и силе?»

Горян попятился, лицо вытянулось, глаза округлились. Он беззвучно раскрывал рот, пожирал воздух.

– Так зачем драться?!

Вчерашний соратник Добри молчал и по-детски хлопал глазами. Когда заговорил, голос звучал осторожно. Так с полоумными говорят и с буйными:

– У тебя на полдень назначен поединок с Живачом. А свидетелями все дружинники станут. Поговаривают, будто сама княгиня придет глянуть, и Хорнимир будет обязательно. Дядька сказал: Дира прослышала, дескать, отроку Добродею уже четырнадцать весен, решила – пора бы испытать да в гридни младшие принять, а то как так можно: почти пятнадцать, а все еще в отроках.

Сердце Добри подпрыгнуло – «гридень» – давно не слыхал этого чужого наречия, к горлу подступил комок. Боясь разоблачения, спросил нарочито хмуро:

– Отроки и постарше бывают… не в летах и веснах дело.

Горян пожал плечами, отозвался в прежнем тоне:

– Дядька сказал, что и сам так считает. Поэтому сегодня будешь с Живачом драться. Ежели победишь – быть тебе среди младших дружинников, ежели нет – пинком под зад с княжеского двора.

Добродей захлебнулся вздохом, закашлялся. А Горян продолжал беспощадно:

– Дядька это при всех объявил, на закате. Наши тут же повернулись, а тебя и нету. Я думал, ты нарочно сбежал, чтоб не побили. Они же обзавидовались, как только услышали. А ты вернулся и подрался…