Обрученные - Элли Каунди Страница 35

Я делаю успехи в написании буквы «С». Приехав на восхождение, я практически взлетаю на вершину холма и, отметившись у инструктора, спешу на свое место рядом с Каем. До того как он успевает сказать хоть что-то, хватаю палочку и рисую «С» прямо здесь, в грязи рядом с ним.

— Какая буква следующая? — спрашиваю я, а он слегка усмехается.

— Знаешь, я тебе не нужен, ты можешь учиться сама, — говорит он. — Смотри на буквы в твоем скрайбе или в ридере.

— Но они не такие, как у тебя, — возражаю я, они не связаны друг с другом. Я видела раньше такой шрифт, но не знаю, как он называется.

— Курсив, — говорит он мягко. — Его труднее читать, но он такой красивый. Это один из старых способов письма.

— Вот этому я и хочу научиться.

Мне не интересно копировать угловатые печатные буквы, которыми мы пользуемся сейчас, хочется научиться писать буквы округлые, наклонные и связанные между собой. Так писать умеет только Кай.

Он смотрит поверх моей головы на инструктора, который вглядывается в чащу, будто боится, что кто-нибудь еще упадет и поранится, как вчера.

— Так какая следующая? — спрашиваю я снова.

— «А», — отвечает Кай, показывая, как напирать маленькую букву «а». Он рисует наклонный овал, приставляет справа палочку и загибает ее немного снизу вправо. — Потому что это вторая буква твоего имени. — Он обхватывает рукой палочку поверх моей руки.

Наверх, кривая, вниз.

Его рука мягко ведет мою, слегка надавливая, когда линия идет вниз, и отпуская, когда она идет вверх. Я прикусываю губу от напряжения, а может быть, оттого, что боюсь выдохнуть, пока не закончу писать букву «а». Источник: http://darkromance.ucoz.ru/

Буква выглядит совершенной. Я делаю прерывистый выдох. Мне хочется посмотреть на Кая, но вместо этого я смотрю на наши руки, которые сейчас лежат рядом, обхватывая палочку. При этом свете его рука не кажется красной, она смуглая и сильная. Целеустремленная.

Кто-то выходит из-за деревьев. Мы оба одновременно выпускаем палочку из рук.

Из леса выбирается Ливи. Она еще ни разу не приходила третьей и просто умирает от волнения. Пока она щебечет с инструктором, мы с Каем встаем и как бы случайно затаптываем написанные буквы ногами.

— Почему я начала учиться писать с букв своего имени?

— Потому что даже если тебе больше не придется учиться писать, ты всегда сможешь написать свое имя. — Он наклоняет голову, чтобы посмотреть на меня, и я догадываюсь, о чем он сейчас спросит. — Ты хочешь научиться писать и другие слова?

Киваю. Его глаза расширяются, и я вижу, что он меня понимает.

— Слова из того листка, — шепчет он, продолжая смотреть на Ливи и инструктора.

— Да.

— Ты еще помнишь их?

Я снова киваю.

— Говори мне понемногу каждый день, и я запомню их для тебя. Тогда их будут знать уже двое.

И хотя в любой момент к нам могут подойти и заговорить Ливи, или инструктор, или кто-нибудь другой, я на мгновение задумываюсь. Если я скажу сейчас Каю эти слова, мое положение станет еще опаснее. И я подвергну опасности Кая. И должна буду ему доверять.

Могу ли я сделать это? Я стою и любуюсь видом, открывающимся с вершины холма. Но небо не дает ответа. И купол Сити-Холла вдали тоже хранит молчание. Вспоминаю сказки об ангелах, о которых думала в пути на Банкет обручения. Но я не вижу ангелов, они не слетают на мягких крыльях к моему уху и не шепчут ответа на мой вопрос. Могу ли я довериться этому мальчику, который умеет писать палочкой на земле?

И что-то самое сокровенное во мне — мое сердце или, может быть, душа, эта мифическая часть человека, о которой заботятся ангелы, — говорит мне, что могу.

Я наклоняюсь ближе к Каю. Мы не смотрим друг на друга, мы смотрим прямо перед собой, чтобы быть уверенными — никто ничего не заподозрит, если втянет в нашу сторону. Когда я шепчу ему эти слова, мое сердце так переполнено, что готово разорваться: ведь это в первый раз я произношу их, действительно произношу их вслух для другого человека.

Покорно в ночь навек не уходи,

Борись, борись, чтоб свет не угасал...

Кай закрывает глаза.

Открыв их, он вкладывает мне в руку бумажный комок.

— Прочти это для практики, — говорит он, — а потом уничтожь.

Я с трудом дожидаюсь конца занятий в средней школе, а потом — работы по сортировке, прежде чем суметь заглянуть в то, что дал мне Кай. Я терплю, пока не оказываюсь в безопасном месте: дома, на кухне, за ужином и одна, потому что моя работа сегодня закончилась поздно. Слышу, как отец и Брэм играют в холле в игру на порте, и достаю из кармана подарок Кая.

Салфетка. Моя первая реакция — разочарование. Зачем это? Обыкновенная салфетка, какие лежит в пищевых залах средней школы, или питомники, или где угодно. Коричневая, мягкая. Грязная, бывшая в употреблении. Хочется выбросить ее в мусоросжигатель.

Но.

Развернув ее, я вижу на ней слова. Прекрасные слова. Слова, написанные курсивом. Они звучали бы красиво на вершине зеленого холма, под свист ветра в кронах деревьев, но звучали бы красиво и здесь, в моей серо-голубой кухне, под рокот мусоросжигателя в дальнем углу. Темные, закругляющиеся буквы вьются по коричневой бумаге. На влажной поверхности они оставляют пятна.

Но здесь не только слова. Он что-то нарисовал. Какие-то линии, а под ними отрывок не то из стихотворения, не то из лирической песни; мой привыкший к сортировке ум видит в написанном тексте признаки всех этих вещей, но я не могу классифицировать их. С таким я никогда раньше не встречалась.

Я даже не знаю, чем надо пользоваться, чтобы оставлять такие следы на бумаге. Все слова, которые я выучила, я писала пальцем по воде или веточкой по грязи. Наверняка раньше были какие-то приспособления для письма, но я понятия не имею, какие именно. Даже кисточки, которыми мы рисовали в школе, были соединены с портами, и наши рисунки тотчас стирались. Каким-то образом Каю должна быть известна эта тайна, которая старше моего дедушки, его матери и более далеких предков. Как писать. Как творить.