Башня - Колин Генри Уилсон Страница 34

Найл спросил у Хамны:

— Слушай, а как вы различаете, какое сейчас время суток? Ведь вы безвылазно сидите под землей.

— У нас есть часы.

— Часы? Это что такое?

— Ведро с водой, а в днище малюсенькая дырочка. Пока вся вода вытечет, проходит ровно полдня.

Тут Найл понял, для чего, оказывается, в доме у Стефны к потолку подвешено ведро, из которого безостановочно, капля за каплей, сочится вода, попадая в другое ведро, снизу. Он в очередной раз восхитился смекалистостью жителей Диры и пожалел, что сам не из их числа.

— Ты как, устал? — осведомился Хамна.

— Не особо, спать вообще не хочу.

— Как насчет того, чтоб прогуляться наружу вместе с пастухами?

— А можно?

— Надо пойти спроситься у венценосца. Без его пропуска далеко не уйдешь.

Юноша, подойдя к Каззаку, почтительно склонился. Венценосец лишь раздраженно покосился, кивнул и нетерпеливо махнул рукой: мол, ступай куда хочешь. Хамна возвратился с довольным видом.

— Двинулись, пока он не передумал.

Наружу выбрались через проход где-то на самых задворках. Хамна сказал стоящим возле лаза караульным, что у них есть разрешение венценосца на выход, и получил два небольших деревянных кружка.

Хамна сунул их в небольшую кожаную сумку, притороченную к поясу.

— Если потеряем, считай, что обратно не попадем.

— К чему такие строгости? — недоуменно спросил Найл.

— Для безопасности. Входить и выходить без разрешения может только венценосец. Видал, сколько нас здесь в убежище? Вдруг кто-нибудь пойдет прогуляться наружу без спроса, а тут — паучий дозор? Это же всем крышка! Вот почему у нас все так строго.

— А тебе зачем подчиняться?

— Как же иначе!

— Ну ты же сын венценосца?

— Все мы тут сыновья венценосца, — открыл странное обстоятельство юноша.

Ясная звездная ночь была на исходе, восточная часть небосклона уже засветлела. Со стороны озера тянуло зыбкой прохладой. Удивительно приятно было вновь чувствовать на коже упругое дуновение ветерка.

Впереди шагал пастух, следом преданными дворняжками семенило с полдюжины муравьев. Хамна, нагнав пастуха, разговорился с ним об афидах, у которых в нынешнем году особенно высокие надои. Найл рад был остаться наедине со своими мыслями. А думал он о красотке Мерлью, о сказаниях и песнях, которые довелось услышать. От всего этого душа наводнялась трепетным, щемящим чувством. По мере того как небо постепенно светлело и стеклянистая гладь озера отражала его нарождающуюся прозрачность, юноша пытался вообразить, какой вид имел бы мир, не виси над ним зловещая угроза пауков; мир, где люди, не таясь, живут на земной поверхности, идут куда хотят. Когда пастух свернул с извилистой тропы в окаймляющий ручей кустарник, Найл спросил у нового знакомого:

— Слушай, а если бы смертоносцы пронюхали о вашем убежище, что тогда?

— Да уж жить стало бы поопаснее. Но мы бы им дали!

— И что, прям одолели бы?

— Отчего нет. Видишь ли, мы сделали все, чтоб убежище стало неприступным. Тут только два входа, причем настолько узкие, что их запросто может защищать один человек. Так что если им нас брать, то только осадой, измором. У нас же запасов еды на полгода, если не больше. Кроме того, я слышал, что пауки терпеть не могут жары, а здешние места превращаются летом в печку. В общем, уцелеть, я думаю, нам не так уж и сложно.

— Выходит, смертоносцев вы не боитесь?

— Спрашиваешь! Чего нам их бояться!

Голос парня звучал так твердо, что не возникало сомнения в правдивости слов.

Между тем вышли к самому берегу озера. На той стороне, как раз напротив, всходили к небу горы, словно окаменевшие волны земли: величавые, пологие валы, переходящие в крутые гребни высотой с плато. Ширина озера в этом месте была с десяток миль, не меньше; отливающая серебром светло-серая гладь ошеломляла своей красотой. Глаза Найла привычно высматривали на утреннем небе паучьи шары: красота в его понимании была извечно связана с опасностью. Небо было ясным и наливалось уже лазоревой голубизной.

— О-па! — зычно крикнул Хамна, неожиданным движением скидывая тунику. Три пружинистых прыжка, и он уже по плечи в воде. Минуты не прошло, как он уже возвратился на берег, неся в руках крупную квелую рыбину.

— Вот, заплывают из ручья, а в соленой воде жить не могут. Их обычно склевывают птицы, если мы не успеваем перехватить.

Добычу Хамна положил на берег, насыпав сверху горку камней, и опять бегом устремился к воде.

— Давай за мной!

— Да я, в общем-то, плавать не умею.

— Научишься! В такой воде любой поплывет.

В этом Хамна оказался прав. Зайдя в озеро по грудь, Найл неожиданно почувствовал, что его поднимает ото дна. Секунда, и он уже всем телом толкался вперед, тесня плечами жестковатую воду. Хамна показал, как надо плыть — в такт, разом, двигая руками и ногами, и вскоре Найл уже разрезал гладь как заправский пловец. Вкус у воды был неприятный, все равно что из колодца в их пещере, даже резче. Что-то неожиданно задело ногу, Найл тревожно вскрикнул. Плывущий рядом Хамна проворно нырнул и появился обратно, держа еще одну рыбину. В течение получаса наловили их с полдесятка.

Прошлепав затем на берег, они завернули рыбин в кусок материи, которую Хамна извлек из своей сумки, и пошли песчаным пляжем туда, где втекает в озеро река. К этому времени вода на теле высохла, и Найл почувствовал, как неприятно стягивает кожу. Но не беда, липкий осадок скоро смыли в ручье. После этого — блаженство! — улеглись в тени пальмы под еще не озлобившимся солнцем.

Найлу еще о многом хотелось расспросить.

— А почему ты говоришь, что вы все сыновья венценосца?

— Потому что все у нас в городе имеют равные права. Кроме того, у венценосца много детей.

— А сколько?

— Ну… примерно с полсотни.

— Ого! Так сколько у него тогда жен?

Хамна прикинул, прежде чем ответить.

— Где-то с полтораста, не меньше.

Найл подумал, что ослышался.

— И где же они все живут?

— Как положено, с мужьями.

— Но ты же вроде сказал, что их муж — сам венценосец?

Хамна терпеливо, как какому-нибудь малолетнему оболтусу, разъяснил:

— Само собой, есть у них мужья. А заодно они принадлежат еще и венценосцу, все. Какая ему понравится, ту он и выбирает.

Это ввергало в оторопь.

— И мужья-то что, не против?

— Выходит, что нет. Если они не хотят здесь жить, могут идти обустраиваться, где им вздумается. Но они никуда не уходят.