Колдун - Ольга Григорьева Страница 33

Варяжко так и не забыл глаз убитого им болотника. Лица его вспомнить не мог, а глаза помнились – полыхали зеленым светом, жгли душу стыдом. Княжий обоз прибыл в Полоцк лишь к закату. Не желая смириться с потерей гридня, Ярополк весь день гонял ратников по лесу.

– Сам бы он ни за что не ушел, – упрямо отвечал князь на сказки Помежи, но настырный боярин бродил за ним хвостиком и без умолку твердил:

– Он мне сказывал, что едва о родне подумает – ноги сами к дому бегут, а тут до Приболотья рукой подать – вот и ушел…

Но обмануть Ярополка оказалось не так просто, как думалось, и, невзирая на все старания боярина, князь упорно заставлял людей шнырять по лесу, время от времени выкликая пропавшего воя. Лишь к середине дня сдался, махнул рукой:

– Поехали! Ляд с ним!

У Варяжко будто камень с души свалился, и остальные повеселели, а все-таки до самого городища то тут, то там слышалось имя Выродка – любой едва знавший болотника уный старался выдумать свою историю о его странном исчезновении.

– Болотная Старуха его приманила, туманом обратила и мимо стражей провела, – робко предполагал один.

– Дурной ты! – насмешливо обрывал его другой. – Все в мамкины сказки веришь! Ушел он, как жил, тайком да тишком, и хорошо, коли потом не обнаружится, что с ним вместе пропало кое-что из Ярополкова добра…

– Да куда он уйти мог? Болота кругом.

– В болоте-то ему самое место, гаденышу…

«Верно, там его место», – покачиваясь в седле, уговаривал себя Варяжко, но зеленые глаза болотника смотрели на него из темных лесных зарослей, косились из сочной травы и обвиняли, обвиняли, обвиняли…

В Полоцке обоз ждали, и, едва показались стены городища, к Рогволду помчались гонцы с известием, что наконец прибыл киевский князь с дружиной. Однако, блюдя приличия, Рогволд навстречу не торопился, а, дождавшись, пока обоз въедет в его ворота, неспешно вышел на крыльцо. За ним шумной толпой высыпала челядь. Эти не церемонились и, находя среди киевлян старых знакомцев, заулыбались, загомонили на разные голоса.

Настена стояла рядом с княжной. В нарядном голубом летнике и высоком, шитом бисером кокошнике она вовсе не походила на ту оборванную девчонку, которую Варяжко оставлял на лечение знахарю. Увидев нарочитого, она сорвалась с крыльца, кинулась к нему, вцепилась в стремя. Судача о смелости девки, вокруг зашумели. Кто-то осуждал: нехорошо этак открыто кидаться на мужика, кто-то одобрял: любовь не болячка, нечего ее от людей таить, а большинство беззлобно подшучивало – редкая встреча обходилась без подобных забавных случайностей.

– Эх, везет тебе, нарочитый! – завистливо сказал кто-то. – Такая красавица на шею кидается!

«Какая красавица?» – удивился было Варяжко и вдруг понял, что это говорят о Настене. Раньше ее так никто не называл – кликали малолеткой иль девчонкой…

Он наклонился, вскинул девку в седло и с удивлением ощутил, как она повзрослела. Еще весной она едва доставала до его груди, а теперь склонилась ему на плечо. Выпавшие из ее косы завитки волос защекотали щеку воя, теплые ладошки легли поверх его сильных пальцев. От неожиданного смущения Варяжко поперхнулся и зашелся кашлем.

Настена заговорила первой:

– Я ждала тебя.

От звука ее голоса Варяжко качнулся в седле. Слова были ласковые, Настенины, а голос другой – сильный, звучный. Та девочка, с которой он распрощался в березозол, говорила иначе – робко, с придыханием на каждом слове. У той голосочек дрожал да срывался, а у этой будто песню пел-ворожил. Может, не Настена это вовсе? Желая убедиться в очевидном, нарочитый склонился, потянулся вперед. Почуяв его движение, девка обернулась. Огромные, не дававшие спать ночами глаза плеснули на Варяжко радостью, пухлые губы приподнялись, обнажая белые зубы. А потом она вдруг потянулась к его лицу. Он не успел даже понять, что случилось, – нежное тепло коснулось его губ, ударило по сердцу томящей болью, и в ответ заполыхала пожаром кожа, соскользнули с поводьев ладони и двинулись по мягкому женскому телу, прижимая его все сильнее и сильнее.

– Эй, нарочитый! Ты, никак, поперед князя жениться задумал? – насмешливо выкрикнул кто-то из толпы.

Чужой голос привел нарочитого в чувство. Он дернулся, оторвался от горячих девичьих губ. Залившись румянцем, Настена спрыгнула на землю и, провожаемая восхищенными возгласами, скрылась в толпе. Пока мог, Варяжко следил за ее мелькающей меж людей русой головой, но потом, сделав над собой усилие, отвернулся. Голос из толпы был прав – сперва надобно уладить княжьи дела, а потом уж браться за свои.

Подъезжая к Ярополку, Варяжко окинул взором заполненный людьми двор. Покуда князь красовался перед невестой, ему следовало быть настороже – могло случиться всякое. Наивность да доверчивость многим князьям стоила жизни. Вспомнить хотя бы Аскольда с Диром…

Он мельком глянул на крыльцо и, столкнувшись глазами с Рогнедой, улыбнулся. Прямая и строгая, будто встречая не жениха, а случайного гостя, стиснув побелевшими пальцами узорные перила, полочанка стояла рядом с отцом. Зная о гордом нраве дочери, тот молча ухмылялся в усы. Скучившиеся за его широкой спиной отроки – братья Рогнеды – косились на обоз с дарами и нетерпеливо переминались с ноги на ногу.

– Рад видеть тебя, великий князь! – дождавшись, пока немного утихнет шум, заговорил Рогволд. – Давненько ты к нам не захаживал – все тропы уж заросли.

Ярополк склонил голову:

– Дела не пускали. А из всех тропок мне лишь одна надобна, та, что к сердцу княжны ведет. Она-то не заросла ли?

Рогволд расхохотался, повернулся к зардевшейся дочери:

– А это ты у нее самой спрашивай, только прежде чем спрос начать, отпусти людей и зайди ко мне в терем добрым гостем!

Кинув поводья подоспевшему слуге, Ярополк ловко соскользнул с коня и ступил на крыльцо. Следом, готовясь к отдыху, зашевелился весь обоз. Варяжко вновь пожалел, что рядом нет Потама, – пришлось самому обустраивать свою ватагу. А когда пристроил и людей, и лошадей – уже ног под собой не чуял. Оглядевшись, направился к княжьей избе и на ступенях нос к носу столкнулся с Блудом. Облокотясь на перила, Рыжий ковырял в ноздре грязным пальцем и время от времени вытирал его о штаны. Заметив Варяжко, оскалил в улыбке крепкие зубы, заступил дорогу:

– Нельзя туда! Князья меж собой толкуют, не велели никого пускать.

– А ты и рад! – огрызнулся вконец измотанный нарочитый. Меньше всего ему хотелось говорить с Блудом. После смерти болотника Рыжий стал ему невыносимо противен. Хотя не только Рыжий… Даже бывший дружок, Дубрень, и тот начал вызывать отвращение.

– Нарочитый! Нарочитый! – подбежавший раб упал в пыль возле крыльца и заелозил в ней, стараясь привлечь Варяжкино внимание.

– Чего тебе? – небрежно спросил Блуд.