Операция "Драконьи яйца" - Василиса Раса Страница 33

Ещё нужно было учесть направленное воздействие вербоидов, совершенно другую структуру материалов, вес, плотность, реакцию артефакта на внешнюю среду и кучу параметров, которыми в прошлый раз в спешке она пренебрегла, вроде отклика на просвечивание солнечным светом и прочих невероятных моментов.

Она рисковала погрязнуть в расчётах до утра, если б не вспомнившийся ей Левек Кавешич, который говорил в таких случаях на лабораторных: «Что хлеб, что пирог, один фиг съестся. Сдавай, Шапек, не то до ужина просидишь!» Петра нехотя сложила листы с расчетами и вдруг вспомнила, что не видела Левека уже несколько дней. Это было странно. Боржек что ли его куда отправил с поручением или задачу какую сложную задал?

Она потёрла уставшие глаза, в которые будто песку сыпанули, и опустилась на кровать. Есть хотелось зверски. Так, что кружилась от голода голова. Нужно было это как-то переждать, чтоб добраться до стазисного шкафа с пирожками. Может и прав был Татович, что ругался. Только вот не его это дело, когда и где ей есть. Петра намерено вспылила, и злость придала ей силы, чтоб встать.

Это и злостью-то назвать было нельзя. Скорее досадой на безмозглую себя. Верно она говорила, что общение с Татовичем лишает женскую половину курса ума! Кто ж знал, что с ней это тоже однажды приключится?

Куль со спасительными пирожками закончился непростительно быстро. Петра перетряхнула сумку, нашла три мотка широких бинтов, которые она взяла из комнаты Татовича. Она так и не придумала, чем их наполнить. Всё-таки мячи для поло были идеальным вариантом. Просто у неё руки не от плеч растут, а от другого удобного, но бестолкового места.

Прав Палица, с такими провалами ей не место на артефакторском…

Петре отчаянно не хватало дедушкиной тёплой любви и его простых, добрых советов. Хотя просить совета о накладной артефакторной груди возмутительного размера Петра вряд ли решилась бы.

Девушка с досадой покачала головой, силясь придумать, что на этот раз попробовать запихнуть в бинты. Все варианты от обрезков ветоши, чулок, до панталон она перебрала ещё в предыдущую неудачную попытку, и отмела, как бестолковые.

Некрасивый конструктор из бинтов и комковатой лекарской ваты, который она сначала пыталась к себе привязать, упорно съезжал под собственным весом каждые четверть часа. Поэтому решение сделать для «груди» артефакт было естественным и показалось ей очень разумным.

Активировать артефакт следовало на тренировочном полигоне. Лишь бы проклятие неудачной активации снова не напало…

Собственно, неудача не заставил себя ждать. Экранированная площадка полигона была закрыта охранным куполом, упреждающе светящимся синим светом.

— Проклятье! — ругнулась Петра, осев на широкий камень, заменявший студиозам скамью. В прошлый раз площадка была открыта, и девушка смогла спокойно влить силу в артефакт и остаться незамеченной из замка.

Петра обернулась на тёмную глыбу Журавля, виднеющуюся за деревьями выше по склону, и покачала головой.

Даже и пытаться не стоило делать это вне контура. Иначе её парящими в воздухе и светящимися из-за деревьев грудьми будет любоваться весь замок.

Светлые боги! Она даже покраснела, чувствуя покалывающую волну ужаса, пронёсшуюся по телу. Хотелось одновременно плакать от отчаяния и рыдать от смеха. Как ей вообще эта идея тогда в голову пришла? Ей, дочери скромного провинциального барона и внучке её знаменитого деда? Она — позор семьи, и никакой багаж флегматичных философствований тётки Граэты, которыми она частенько утешалась, сейчас не спасал.

Тётку Петра любила. Если было правильно называть тёткой дедушкину сестру. Старшую. Она проводила утро на маленьком диване, обитом истёртым бархатом, с потускневшей лет сто назад позолотой, держа длинными пальцами тонкий мундштук, и разговаривала с невидимым собеседником. Отец считал, что это её воображаемый молодой друг и беззлобно подтрунивал над старушкой.

Граэта не терпела, когда её называли бабушкой или тёткой, заявляя, что бабушка это состояние души, а тётка — черта характера, а в ней отсутствует и то, и другое. И неизменно выгнув тонкую седую бровь, добавляла: «Пока!» И тихонько сама над собой смеялась.

Вот она бы сейчас точно сказала что-то многозначительное, вроде:

«Жизнь — это полосатый забор. И за какой-то из этих полос всегда будут ворота. Ищи выход, блаженное дитя! Не позорь родственников!»

Опозориться больше, чем она это сделала уже, было, по мнению Петры, попросту невозможно.

Девушка устало и обречённо вздохнула, и замерла на полувдохе: старый замковый полигон! Он был ниже по склону, почти у самой нижней террасы и можно было только надеяться, что защита там ещё жива. Но полигон обычно был капитальной конструкцией и устанавливался раз и навсегда с максимальным резервом защиты, поэтому можно было рискнуть. Да и далеко он так, что оттуда точно ничего не будет видно! В любом случае, других вариантов не было, и Петра стала быстро спускаться вниз.

Перед нижней террасой она вдруг почувствовала, что не одна. Странная аура, и путаные образы мелькали перед глазами, но агрессии в них не было. Скорее, удивление, раздражение, иногда боль.

Петра замедлилась прислушиваясь. Но ни зверей, ни людей поблизости не чувствовалось. Разве что мелькали вокруг летучие мыши.

Она послала в направлении чужих мыслей мягкую убаюкивающую волну, надеясь, что та поможет несчастной зверушке заснуть, и стала спускаться дальше. Над площадкой чуть заметно мерцал защитный контур. Сердце Петры радостно подпрыгнуло, она прибавила шаг, и громкий стон у неё под ногами разорвал тишину.

Девушка вскрикнула, метнулась к трёхногой сосне, ища укрытия, сама не зная от чего. Сердце грохотало так, что за ним едва ли что можно было расслышать. Петра старалась ровно и тихо дышать, чтоб создать хоть какую-то защиту.

Защита плестись отказывалась. То ли паника не давала, то ли она делала что-то не так… Плетение в экстремальных ситуациях они ещё не отрабатывали. Петра присела и пошарила по земле, ища что-то не очень большое, но хоть сколько-нибудь тяжёлое. В руку попался голыш, на ощупь напоминающий толстый каменный блин. Петра поднялась и осторожно осмотрелась. Темнота вокруг тревожно безмолвствовала, луна давно скрылась за второй Зенкиной горой, и вокруг было, хоть глаз коли — ничего не видно.

— Не ори только, — произнесла темнота голосом Бачека.

И Петра заорала. Не специально. Это само как-то получилось. То ли от неожиданности, то ли от ужаса, то ли от острого сучка, больно воткнувшегося ей в бок.

На лицо опустилась ледяная ладонь, вынуждая заткнуться, и она почувствовала, как сзади к ней прижалось тёплое тело.

— Это я, — мазнуло по уху мужское дыхание.

Петра была убеждена, что именно так говорят все злодеи во всех ужасных историях, а ещё, что делают это они непременно голосом кого-то из знакомых, чтобы обмануть бдительность жертвы.

Она покрепче стиснула каменный блин и с размаху залепила им назад, что было силы.