Бродячий цирк - Дмитрий Ахметшин Страница 32

— А звери? Сколько зверей было?

Я подумал, что Анна не может без животных. Наверное, там, в бесконечных цирковых подвалах у её отца были целые конюшни лошадей и выводок кошек, в акробатическом хороводе сливающийся с выводком мышей. На худой конец, одна лошадь, но непременно навроде Цирели, тонконогая и грациозная, готовая при малейшем капризе всё стойло разнести в клочья.

Анна кивнула:

— Семейка кролей-альбиносов с такими краснющими глазами. Они жили в больших клетках с опилками, и от них так хорошо пахло!

Я живо себе всё это представил.

— Как здорово там, наверное, было жить.

Анна блаженно щурится, купаясь в воспоминаниях.

— Наш Костя, например, человек крыш. Ему бы непременно вскарабкаться выше других хотя бы на голову. А я человек подвалов. Мне там не жарко, и свободно дышится… а может, просто нравится, когда есть крыша над головой. Хоть какая-то, — Анна видит на моём лице недопонимание и стучит костяшками пальцев по своей макушке. — Я её потеряла уже давненько. Может, при рождении, может, чуть позже или чуть раньше. Будь у меня крепкая крыша, я бы никогда не убежала с таким проходимцем, как Акс.

— Ты убежала от родителей?

— От папы. Он заменял мне и мать, и деда с бабушкой… всех. Я очень его люблю.

— А что с ним сейчас?

— Не знаю, — она пожала плечами. — Сто лет уже его не видела. А точнее, пять. Наверное, всё так же живёт себе помаленьку на цирковую пенсию, выращивает кроликов, препирается с рыбаками. Выкуривает недельный запас цигарок за два дня. Он хороший. А на ладонях его я знала каждую бороздку.

Из глубины её лица, как из светлого лесного озера, взбаламученного большим животным, поднялся ил воспоминаний. Очки сами собой съехали ей на нос, книжка начала сползать с колен и упала бы, если бы Луша не придержала её лапой.

— Иди тренируйся, Шелест, — голос Анны звучал теперь будто бы по телефону. — Капитан всегда говорит, что я отвлекаю всех от работы. Он говорит мне, что однажды я отвлекла от работы его, и он до сих пор не может прийти в себя.

Я пошёл дальше. В звериной повозке ворчал Борис. Он не любит влажную погоду. Наверное, она пробуждает в нём генетическую память о джунглях, и всю его шкуру топорщит от непонятного беспокойства. На собрании сразу после приезда было решено не выпускать его сегодня гулять, и Анна ходила утешать зверя. Я уже понял, что со зверьми у неё особенные отношения.

Да и Борис благоволил к Анне. Она просовывала сквозь прутья руку, и тигр оставлял на ладони свои слюни и один-два выпавших уса. Они могли разговаривать часами: Анна рассказывала о прошедшем дне и о своих мыслях, и тигр отвечал ей влажным ворчанием.

— Это лучший собеседник, — говорила девушка. — В детстве у меня был блокнот, с которым я делилась всем-всем-всем… откровенно говоря, у меня было целых четыре блокнота. Но один тигр — куда лучше. Кто пойдёт к тигру выведывать твои секреты?

* * *

Мара извлекала из коробок грозди ярко-зелёных карликовых бананов — ни одна обезьянка не станет работать на такой погоде без премии. Этими коробками мы запаслись на каком-то базаре вскоре после того, как миновали Краков. Сразу тремя — обезьянки славились необычайной прожорливостью. И не только обезьянки; двуногие прямоходящие тоже любили полакомиться спелыми плодами.

— Хотелось бы взглянуть в лицо хотя бы одному засранцу, — бурчала девочка. — Не ради ворон же мы всё это ставили.

Марина поделилась со мной парой бананов, похожих на вкус и по размеру на ириски. Очистила от кожуры свою долю.

Если честно, я не видел даже ворон. На крышах домов имелись флигели, один действительно в виде вороны, другой изображал петуха, третий не то скачущую лошадь, не то собаку, но все они отвернулись от нас, чтобы посмотреть, куда там указывают стрелки дождя.

Из-под ног брызгали крошечные коричневые лягушки, катались на носках сапог. Я изо всех сил старался быть старше, задавить в себе любопытство, которое есть в каждом ребёнке, и, по идее, должно быть уже постыдно для мальчика моего возраста присесть на корточки и наблюдать за забавными тварями.

Будь здесь хоть какой-нибудь народ, я ушёл бы тренироваться за автобус. Когда на тебя смотрят, шары становятся разными по весу, а пальцев почему-то то по шесть, то всего по четыре на каждой руке. К метаморфозам с твоим телом просто не успеваешь привыкнуть, и всё, на чём ты пытаешься сосредоточить внимание, разлетается по ближайшим кустам. Но так как даже за окнами не видно было ничего, кроме горшков с кактусами и алоэ (что не мешало им, правда, складываться в диковинные рожи с квадратными подбородками и самой диковинной формы носами), я вышел под центральный навес. Закрутил три булавы, уронил одну себе на ногу и закрутил снова. На этот раз получилось хорошо, булавы опускались мне в руки хвостами, а не тупорылой, как у морских рыб, мордой.

Я подумал, что не зря всё-таки запрятал на донышке кармана хорошее настроение. Без него ничего бы не получилось. И, более того, стало казаться, что именно оно выбрасывает усики в сторону моих друзей, словно хищное африканское растение, и вытягивает их на сцену. Так резко, что те только и успевали, что схватить и запихать под мышку что-то из реквизита, затупленный нож ли, или же пару мячиков.

Тут же принимались этим реквизитом обмениваться со смехом.

— У тебя что есть?

— Две джедайские палочки и кольцо!

Мышик наблюдал за нами из-под автобуса и пытался поддержать общее веселье вялыми движениями хвоста.

— Поделись кольцом, а я тебе гаечный ключ.

— На что тебе гаечный ключ?

Марина пытается состроить умное лицо.

— Очень интересно порой включать в стандартный каскад незнакомый и несбалансированный предмет. Полезно для любого жонглёра и для того, кто выбрался, — она косится на меня, — из детских штанишек.

— Верните потом, — волнуется со своего насеста в фургоне Костя. — Если это ключ на семнадцать, верните мне его потом в руки. А то мы отсюда не уедем.

— Устроим репетицию! — говорит Анна. — Может быть, эти ребята полюбуются на нас из окна и решат присоединиться.

Над зрительскими местами тоже растянули навес, поставили несколько табуретов, которые смотрелись в муравьином вселенском потопе как древесные пеньки. Сейчас там располагались обезьянки в разноцветных курточках, которых Джагит извлекал из нутра тёплого фургона, затыкал крикливые рты бананами и отвозил на своих могучих плечах и спине (животные при этом трогательно обнимали его за шею) под зрительский навес. Увлечённый своими руками — нужно же следить, чтобы там не выросло лишнего пальца, — я, тем не менее, не мог на него не поглядывать. Очень уж смешно смотрелся.

Как следует разогревшись, я вылетел из круга артистов практически с дымящейся шевелюрой. Прямо туда, где Аксель, сидя на корточках, наблюдал за лягушками.