Античные хроники - Валентин Леженда Страница 32

Плот был готов всего лишь наполовину. Ему еще требовались прочный парус и хорошее рулевое весло.

— Сатировы толстухи, — гневно ругался Аякс, разводя на морском берегу костер. — В жизни не женюсь на женщине, будь они все неладны.

Агамемнон как-то странно посмотрел на друга, но вслух ничего не сказал.

— Зря мы тогда Одиссея не подождали, — сокрушенно покачал головой Аякс, — он бы никогда не позволил нам превратиться в этих…

И могучий герой с горечью махнул рукой в сторону спавших под деревом невдалеке зверообразных греков. Кто из них был Парисом, а кто Гектором, установить теперь не представлялось возможным. Членораздельно изъясняться они перестали два дня назад.

— Да мы с тобой и так, слава Зевсу, в них не превратились, — усмехнулся Агамемнон. — Единственные на весь остров здравомыслящие мужики.

— Здравомыслящие, — басом повторил Аякс и потряс над головой указательным пальцем, — хорошо сказано. Кажется, я уже начинаю подбирать рифму.

— Я тебе помогу, — пришел на помощь другу Агамемнон. — Здраво, здраво… мм… лево, право, кряво…

— Что еще за кряво? — разозлился Аякс. — Я такого слова отродясь не слышал.

— Кряво, то есть криво, — быстро нашелся Агамемнон.

— А… ну если так, то да.

Но приличная рифма, к сожалению, на ум могучему герою так и не пришла.

Вместо рифмы к костру отщепенцев явился знаменитый греческий историк Софоклюс. Свой человеческий облик он, к удивлению, совершенно не утратил и даже выглядел свежее обычного.

— Мы живем в великую эпоху, друзья! — торжественно провозгласил историк, садясь рядом с Агамемноном.

— Мы тоже рады тебя видеть в здравом уме, — улыбнулся Аякс, подбрасывая в костер сушеных листьев папоротника, которые, сгорая, жутко воняли, отпугивая притаившихся неподалеку в засаде фемин.

— Великая эпоха! — повторил Софоклюс, лукаво поблескивая хитрыми голубыми глазками. — Был над Грецией один Олимп — бац, и его не стало, теперь вот другой висит, и никому до этого дела нет.

— С чего это ты вдруг взял, что он другой? — удивился Агамемнон, вглядываясь в безоблачное ночное небо.

Летающий остров, источая мягкое голубоватое сияние, как обычно, висел над горизонтом чуть левее полной луны.

— Да и дураку ясно, что Олимп другой, — бескомпромиссно отрезал историк.

— Кому ясно? — встрепенулся Аякс, в последнее время очень болезненно реагирующий на слово «дурак».

— И эфиопу, — быстро поправился Софоклюс. — Размером-то он стал вроде как побольше, да и форма другая. Старый на что был похож?

— На стоптанную сандалию, — не задумываясь, ответил Агамемнон.

— Верно. — Историк быстро кивнул: — Ну а новый что тебе напоминает?

— Да не новый он… — вспылил Агамемнон и осекся, вглядевшись в очертания Летающего острова.

Олимп действительно больше не напоминал стоптанную сандалию, теперь он был скорее похож на…

— Мужской детородный орган, — ответил за Агамемнона Софоклюс, и Аякс неприлично заржал.

— Это что, такое изощренное издевательство? — закричал Агамемнон, вскакивая с места. — Они что там, на Олимпе, нас за полных придурков держат?!

— Думаю, что дела в этом плане обстоят еще хуже, — как бы невзначай заметил историк.

— Что это ты, интересно, имеешь в виду? Герои у костра тревожно переглянулись.

— Ну я же сказал, что грядут великие перемены, — развел руками Софоклюс. — Вот уже месяц, как никто из смертных не видел вестника богов Гермеса Диониса в кабаках нет. Гименей на свадьбах не присутствует. Что-то неладное стряслось в поднебесном царстве.

— Например?

— Ну, не знаю, переворот там или бунт. Может, они поубивали друг друга или еще что.

— Да ладно тебе чушь пороть, — улыбнулся Аякс. — Чтобы бессмертные боги и друг друга поубивали? Бред, бессмыслица.

— И как ты вообще можешь говорить за всю Аттику? — поддержал могучего героя Агамемнон. — Ты-то, кроме этого проклятого острова, ничего не видишь. Откуда тебе знать, что боги среди смертных не появляются?

— Откуда, откуда, — передразнил героев историк. — От эфиопского верблюда. Боги ветров мне кое-чего нашептали, а я их за это пообещал в своей «Великой истории» упомянуть.

— Ага! — обрадовался Аякс. — Значит, не все олимпийцы пропали.

— Значит, не все, — грустно согласился Софоклюс, — но большинство.

— Это что ж теперь будет? — ужаснулся Агамемнон.

— Да ничего не будет. — Историк беззаботно зевнул. — Новые боги появятся.

— Это как?

— А вот поживем — увидим. Помолчали.

Легкий приморский ветерок разносил над берегом тяжелый смрад горящих папоротников.

— У вас в костре кто-то умер? — задал Софоклюс мучивший его последние полчаса вопрос.

Собственно, он и пришел-то к костру героев, чтобы это у них выяснить.

— Да, — гордо кивнул Аякс, — там умер поэт. Но вскоре он снова возродится из пепла, и его дух воспарит к далеким вершинам Парнаса.

— Эка тебя, приятель, занесло. — Историк хитро ухмыльнулся. — Записать твой словесный перл, что ли? Эх, было бы у меня время, рассказал бы я вам, как я с Гераклом по Греции путешествовал, подвиги его знаменитые на дощечки записывал. Вот была героическая эпоха, не то что сейчас… Но вижу, вы уплывать от нас собрались?

Софоклюс осторожно покосился на болтающийся на морских волнах плот, для надежности привязанный веревкой к правой ноге Аякса.

— Так и есть, — кивнул Агамемнон. — Если великий Рок того захочет, уплывем завтра вечером к сатировой матери, как можно дальше от этого проклятого нарыва на теле Аттики.

— Так уж и нарыва? — противно рассмеялся историк. — Видеть во всем зло ошибочно. Кто знает, может, слава об острове Лесбос дойдет до самых дальних наших потомков и через тысячу лет, а имена таких греческих героев, как царь Агамемнон и Аякс, сын Оилея, сотрутся, погребенные под пылью веков.

Аякс с Агамемноном снова переглянулись.

— Эй, вы чего? — испуганно прохрипел историк, но было поздно.

Аякс мгновенно сграбастал худого старикашку своими могучими ручищами, секунда — и Софоклюс, получив под зад громадной сандалией, улетел в соседние кусты, как раз туда, где прятались сумасшедшие фемины. Раздался женский визг и приглушенный отборный (древнегреческий) мат историка.

Агамемнон с Аяксом, схватившись за животы, издевательски заржали.

Густые кусты затрепетали, и из них показалась всклокоченная козлиная бороденка Софоклюса. Бороденка стояла дыбом и при этом гневно тряслась от обиды вместе с хозяином.