Рождение Темного Меча - Трейси Хикмэн Страница 31

Все физические работы исполнялись вручную. Каталист никогда не давал молодым парням Жизнь, чтобы облегчить им задачу. Даже Мосия с его магическим даром и тот, как правило, был чересчур измотан, чтобы прибегнуть к магии. Это делалось нарочно, дабы выбить дурь из молодежи и превратить парней в добропорядочных полевых магов, таких же, как их родители.

Что же касается инструментов... Однажды Джорам, устав катить огромный валун, внезапно сообразил, как ему в этом может помочь палка; он стал подсовывать ее под камень и использовать как рычаг. За этим занятием его застал Мосия и с потрясенным возгласом схватил за руку.

— Джорам! Что ты делаешь?!

— А что я делаю? — нетерпеливо огрызнулся Джорам, отдергивая руку. Он не любил, когда к нему прикасались, — Я качу эту каменюгу!

— Ты катишь его, вкладывая Жизнь в эту палку! В то, что не имеет ее изначально!

Джорам посмотрел на палку и нахмурился:

— Ну и что?

— Джорам, — с благоговейным страхом прошептал Мосия, — но ведь так делают чародеи! Те, кто исповедует Темные искусства.

Джорам презрительно фыркнул:

— Ты что, хочешь сказать, что Темные искусства — это перекатывание камня при помощи палки? Судя по тому, как все боятся чародеев, я бы предположил, что они, самое меньшее, приносят в жертву младенцев...

— Не надо так говорить, Джорам! — шикнул на друга Мосия, нервно озираясь по сторонам.- Они отвергают магию. Отвергают Жизнь. Они уничтожают ее своими Темными искусствами. Они почти уничтожили ее полностью во время Железных войн!

— Бред какой, — пробурчал Джорам. — Зачем им уничтожать самих себя?

— Если они и вправду, как поговаривают, Мертвые внутри, то им терять нечего.

— «Мертвые внутри»? Это как? — негромко спросил Джорам, не глядя на Мосию. Вместо этого он смотрел из-под падающих на лицо спутанных черных волос на валун.

— Иногда случается, что рождается ребенок, в котором нет Жизни, — пояснил Мосия, взглянув на Джорама с некоторым удивлением. — Разве ты никогда об этом не слышал? Я думал, твоя мать рассказала тебе...

Тут Мосия смешался и умолк.

— Нет, — отозвался Джорам все таким же тихим, бесцветным голосом, но лицо его побелело. Он крепко стиснул палку в руках.

Мосия мысленно дал себе пинка за то, что приплел к разговору Анджу, и продолжил говорить. Он ведь привык, что Джорам не особенно откликается на его слова.

— При рождении всех подвергают Испытаниям, и иногда случается, что ребенок их не выдерживает — и это означает, что в нем совсем нет Жизни.

— И что же случается... с такими детьми? — спросил Джорам так тихо, что Мосия едва расслышал его.

— Каталисты забирают их и уносят в Купель, — ответил пораженный Мосия. Джорам никогда прежде ни о чем его не спрашивал. — Над ними проводят Смертное Бдение. Поговаривают, будто иногда родители прячут таких детей, и каталистам не удается их найти. Хотя мне кажется, что милосерднее дать им умереть быстро. Представляешь, каково это? Как жить без Жизни?

— Нет, — сдавленно отозвался Джорам. Он отшвырнул палку прочь, а затем, задумчиво глядя на валун, повторил: — Нет. Не представляю.

Мосия озадаченно смотрел на друга, недоумевая, чем его вдруг заинтересовала такая неприятная тема. Мосии вдруг показалось, будто Джорама окутала густая тень — он даже взглянул проверить, вдруг на солнце и вправду набежала туча. Но он знал, что иногда его друг впадает в странное, беспросветно мрачное настроение. В такие моменты Джорам безвылазно сидел в хижине, а Анджа дерзко заявляла надсмотрщику, что мальчик болен.

Как-то раз Мосия, терзаемый любопытством и беспокойством за друга, прокрался в один из таких дней к хижине Джорама и заглянул в окно. И увидел, что мальчик недвижно лежит на койке и смотрит в потолок. Мосия постучал по оконному стеклу, но Джорам не пошевелился. Он вообще словно не услышал стука. Вечером Мосия снова подкрался к окну. Джорам лежал все в той же позе. Болезнь обычно длилась дня два. Затем Джорам возвращался к работе, оставаясь все таким же мрачным и отчужденным.

Но Мосия заметил кое-что еще, чего не замечал никто, кроме него — возможно, даже Анджа. Подобные приступы такой вот беспросветной апатии почти всегда наступали вслед за приступами бурной активности. В такие дни Джорам работал за троих и доводил себя до такого изнеможения, что к концу дня буквально засыпал на ходу.

Теперь же Джорам стоял, погрузившись в какие-то мрачные раздумья, и Мосия обострившимся за годы общения с Джорамом чутьем понял, что его присутствие нужно другу. И остался рядом.

Так он и стоял, не смея дышать, пока Джорам сражался с очередным завладевшим им демоном, и внимательно приглядывался к другу, пытаясь, как обычно, заглянуть внутрь этой тщательно охраняемой крепости. Благодаря тяжелому труду к шестнадцати годам Джорам стал сильным и мускулистым. Лицо, в детстве поражавшее всех своей красотой, огрубело. На нем оставила свой след душевная мука — совсем как на каменном лице его отца.

От работы на солнце алебастровая кожа приобрела ровный смуглый оттенок. Черные брови стали гуще; они словно рассекали лицо, придавая Джораму яростный вид. Детская округлость лица исчезла; ей на смену пришли высокие скулы и сильный подбородок. Большие карие глаза могли бы считаться красивыми благодаря своему ясному, насыщенному оттенку и длинным, густым ресницам. Но в глазах этих отражались такой гнев, угрюмость и подозрительность, что всякий, на ком останавливался взгляд Джорама, вскоре начинал нервничать.

Единственное, что сохранилось у Джорама от детской красоты — это его волосы. Мать так и не позволяла их подрезать. Те, кто время от времени осмеливался вечером заглянуть в их окошко и видел, как Анджа причесывает сына, потрясенно сообщали, что кудри у Джорама доходят до середины спины.

Хотя Джорам никогда бы в этом не признался, волосы стали для него единственным предметом гордости. На время работы он заплетал их в косу, длинную и толстую. И тем резко выделялся на фоне прочих молодых парней, носивших короткие стрижки — самое большее, до подбородка. Среди крестьян, пораженных этим ритуалом расчесывания, пополз слух, будто паук с гребешком сплел вокруг юноши черную паутину из волос.

Этот образ и вспомнился сейчас Мосии, когда он увидел, как Джорам сам окутывает себя черной паутиной мыслей. Но тут Джорам внезапно вскинул голову и посмотрел на друга.

— Пойдем со мной, — сказал он.

Мосию пробрала дрожь. Лицо Джорама прояснилось, тень исчезла, и паутина была порвана.

— Ладно. — Мосии хватило ума произнести это небрежно, как бы между прочим, пока он шагал вслед за более рослым Джорамом. — А куда?

Но Джорам не ответил. Он стремительно шел вперед, и на лице его застыло странное, нетерпеливое выражение — возбуждение, смешанное с жаждой деятельности. Оно так разительно отличалось от недавнего мрачного вида, что казалось, будто сквозь грозовую тучу пробилось солнце.