Песня зверя - Кэрол Берг Страница 31

Ровно… толкать… плавно… вести рубанок по пахучей сосновой доске… долго, дольше, чем в прошлый раз. Ничего, что застоявшиеся мышцы горят огнем… истерзанная спина после стольких дней работы ослабела окончательно… Еще десять досок остругать… у каждой две стороны и два ребра… а потом гладкое белое дерево можно пилить, сверлить, сколачивать, делать столы и скамьи, двери и стены… не важно что… Важно работать. Сожми ноющие пальцы на деревянной рукояти, потемневшей от прикосновения сотен рабочих рук… не твоих. Эти узловатые уродливые отростки некогда плясали по струнам… а теперь сжать покрепче и повести рубанок по дереву… ровно… половина… три четверти… и пусть витая стружка будет длиннее, чем в прошлый раз… Бесконечные доски из бесконечных стволов. Бесконечные упругие сосновые стружки — бросить их в огонь, жадно ждущий подачки. Еще, еще. Не думай, делай. Делай, делай, пока руки не онемеют и глаза не закроются. А тогда тащись в угол, на соломенную циновку, под шерстяное одеяло, и забудь обо всем до утра… Ровно… толкать…

— А на что, интересно, старику Ванке такая гора деревяшек?

Я выпрямился и прищурился на стоявшего в дверях элима, пытаясь разобрать мелкие черточки, отличавшие одного от другого. Но теперь мне это оказалось нетрудно. Широкие плечи, глубокая ямочка на подбородке, белый завиток падает на левый глаз.

— Давин?!

— Он самый. Наконец-то дома.

Я кивнул и снова взялся за рубанок.

— Я рад. Правда.

А что еще скажешь? Жалко, что ему тогда пришлось рисковать ради меня головой, а я не могу сделать то, чего он хочет. Запеть. Ничего себе… Они хотят, чтобы я пел жутким тварям, чтобы я заклинал драконов, чтобы я выпустил на волю огонь и смерть.

— Ты ел? — спросил Давин. — Погляжу, не осталось ли чего от ужина. Оголодал я чего-то.

Чтобы понять, ел я или нет, мне всегда приходилось вспоминать все события дня по порядку. Есть мне хотелось всегда — и при этом к еде меня не тянуло. Обычно я вставал по утрам очень рано, вместе с поваром Ярой, а он не отличался разговорчивостью. Остальные еще спали, и повар давал мне сверток с хлебом, сыром и холодной вареной репой, а я запрягал повозку и ел свой завтрак по дороге, направляясь к северной стороне долины, чтобы привести еще камней к мосту. Утром и вечером элимы собирались в общей столовой — они болтали, смеялись и наслаждались обществом друг друга. Они принимали меня ласково, но я-то прекрасно понимал, что радости от меня никакой. Глядя на меня, они только лишний раз вспоминали о крушении своих надежд. Меня избегал даже Нарим. Так что я держался в стороне. В сумерках я возвращался в сарайчик, который предоставил в мое распоряжение старый Ванка — сам он строил амбар в южной части долины. Там я доедал утренние припасы и работал, пока не валился с ног. Соломенный тюфяк и два шерстяных одеяла в углу позволяли мне не тратить сил и времени на долгий путь в пещеру.

— Нет, кажется.

— Там пахнет Яриным колбасным пирогом. Если ты его не пробовал, то поверь мне — ради него стоит и прогуляться. Все уже поели и разошлись по своим делам. Составь мне компанию. Вообще-то, раз наши жизни принадлежат друг другу, надо бы познакомиться поближе.

Наверно, я даже глаза вытаращил от удивления. Давин расхохотался, серые глаза превратились в щелочки, должно быть, смеялся он часто и охотно.

— Обычай такой элимский. Если спасаешь кому-то жизнь, эта жизнь становится частью твоей. Черпаешь радость в радостях другого и горюешь, когда ему плохо, и, кроме всего прочего, обязан принимать участие в его жизни до самого конца. Ты спас мне жизнь, а я благодаря доблести моего упрямого друга Желудя спас твою. Сдается мне, мы уже вовсю начали черпать радость, горевать и участвовать — тебе не кажется?

— Мне кажется, что ты прогадал. Виды мои на будущее сильно ограничены.

— Далеко не всякий сенай счел бы жизнь элима достойной спасения. Не будем пока думать, кто прогадал, а кто выгадал, ладно? — Давин блеснул глазами с победным видом.

Я стал складывать у стены готовые доски, а элим, не сказав больше ни слова, взял метлу и принялся сметать стружки и обрезки и бросать их в очаг.

— У тебя очень смышленый конь, — сказал я. — Честно говоря, когда я поехал на нем в пургу, в одном плаще и не зная дороги, то чувствовал себя круглым дураком.

— А я-то думал, чью это ругань ветер доносит? Да уж, Желудь и его сородичи — зверюшки смышленые, их и учить ничему не надо. Ты когда-нибудь подходил поближе к их табуну? Чудесное зрелище, даже для такого чудесного места, как Кор-Талайт.

Мы прибирали в сарайчике и тушили огонь, а тем временем Давин рассказал мне о маленьких крепких лошадках, живущих в долине, и о том, что их можно седлать и запрягать, но они все равно своим умом крепки и никому не подчиняются.

— Вот захочется им на южные луга — и все, на север их уже ничем не заманишь, и охотиться на них нельзя, и лес возить. Проще флорианца заставить рыбу есть, право слово. — Элим поставил метлу в угол. — Ну что, идем мы наконец ужинать или как?

— Знаешь, когда мне было десять, я любил колбасный пирог больше всего на свете, — признался я.

— А! Ну, попробуешь Ярино творение — сразу вспомнишь то славное время!

Луна светила ярко, отбрасывая длинные тени деревьев и скал. Мы не спеша шли по долине. В закутке, образованном нависающими утесами, теснились домишки и сарайчики. Изгиб скальной цепи скрывал их до последнего момента, пока не свернешь за очередной утес и не уткнешься в строения носом. В кузнице полыхал оранжевый огонь и слышались мерные удары — кузнец Бертран часто работал по ночам, — но стоило нам углубиться в густую пихтовую рощицу, и шум стих. В долину из рощицы бежал бурный ручей, сверкавший в серебристом свете. Давин всей грудью вдохнул бодрящий воздух, было прохладно, и моя толстая шерстяная рубаха оказалась очень кстати, а перчатки я надел по привычке.