Ливиец - Михаил Ахманов Страница 31

Горькая память о Небем-васт кольнула меня. Конечно, этот длинноклювый не знал о ней, но мог догадаться о чем-то подобном – не так уж трудно сообразить, что мы, проживая годы в прошлом, приобретаем близких, а значит, возвращаемся с потерями. Да, сообразить нетрудно, но и другое доступно пониманию: нельзя копаться в чужой душе.

Кажется, мой собеседник об этом не думал.

– Уверены? – Он резко приподнялся в кресле. – В чем вы можете быть уверены! Ведь каждый из вас редактирует свои воспоминания! Данные в вашем мегалите не адекватны вашим личным записям!

– Личным, – с нажимом повторил я, одновременно послав ему образ: рыжеволосый мужчина с серыми глазами, ощущение синевы и упругости стали. – Личным, Принц! Вы что-то имеете против?

Его выдержке можно было позавидовать – обличья он не изменил, и даже голос остался по-прежнему раскатистым и гулким.

– Догадались? Что ж, хвалю вашу проницательность… Наверное, Гинах с вами говорил? – Не дождавшись от меня ответа, Принц буркнул: – Ну, хорошо, хорошо… все, возможно, к лучшему… Теперь вы яснее поймете, что меня интересует. Положим, личный файл – это святое, и ни один психоисторик им не поделится с коллегами, а уж со мной и подавно. Итак, теоретически никому не известно в полном объеме, что вы творите в прошлом и как используете инструментальный блок. Но это – теоретически! А на практике есть возможность это выяснить. Человеку свойственно делиться с друзьями и обращаться к их содействию – или не делиться, не обращаться, не отвечать на нежеланные вопросы, но давать на них ментальный отклик. И что мы имеем в результате? – Он выдержал паузу. – Имеем домыслы, слухи, предположения, гипотезы, что циркулируют в узком кругу специалистов. Они недоступны для меня, но для вас…

Я молча пожал плечами. Конечно, ходят среди нас легенды, не отраженные в официальных записях – к примеру, о том, что некий хронавт по имени Мухаммед написал Коран, а другой, то ли Петр, то ли Павел, вселился в йети. Но о реальных опытах с ловушкой Григса я ничего не слышал, а если бы слышал, то не сказал бы Принцу даже под страхом четвертования. Ловушка Григса (официально – аварийный транспортный модуль) слишком необычное и опасное устройство, чтобы использовать его без крайней необходимости. К счастью, подобная необходимость не возникала ни разу.

Принц, видимо, расценил мое молчание как отказ поделиться информацией. На миг фантом птичьей головы расплылся, и сквозь дымку из полупрозрачных перьев проглянули его настоящие черты. Это длилось долю секунды, но я догадался, что он недоволен. Можно сказать, почти в ярости.

Ему понадобилась минута, чтобы овладеть собой. Затем он произнес:

– Что ж, не хотите говорить, не надо, заставить я вас не могу. Но перейдем от практики в область гипотез: вы думали об этом? Представим, что в ваших силах спасти нечто бесценное, дорогое – ибо что дороже нам, чем жизнь любимой? И это так просто сделать, это в ваших силах, и если даже долг или иные соображения не позволяют исполнить желаемое, то отчего бы не помечтать? Признайтесь, посещал ли вас такой соблазн?

Упорный дьявол! – подумал я и усмехнулся.

– Меня, как и любого человека, посещает множество соблазнов. Скажем, в данную минуту я свернул бы шею одной надоедливой птице… Но, как человек цивилизованный, я этого не делаю. – Кажется, он что-то хотел сказать, но я прервал его нетерпеливым жестом. – Если говорить о транспортном модуле, то с ним никакие соблазны не связаны – по крайней мере, у меня. Поверьте, Принц, это так. Вы слышали о парадоксе Ольгерда и психологической несовместимости с эпохой? Первое позволяет взять людей из прошлого в момент их смерти, но, согласно второму, в нашем мире они будут беспомощны и, значит, глубоко несчастны. Мы можем снабдить их новыми телами, избавить от увечий и недугов, но только не от ментальной ущербности. Это, Принц, вы знаете не хуже меня!

– Старый спор, – проворчал он, – очень старый… На вашем месте я избегал бы столь безапелляционных утверждений. Носфераты еще своего слова не сказали.

– Если проигрываешь в дискуссии, обращайся к авторитетам, – не без ехидства заметил я. – Давайте в открытую, Принц – чего вы хотите от меня и Гинаха? Чего добиваетесь? И что вас на самом деле интересует – ловушка Григса, ливийцы или моя скромная персона?

– Все! Первое, второе и третье, – хмуро признался он. – В данный момент – вы. Больше всего остального!

– Но почему?

– Потому, что вы – человек, оказавшийся в нужном месте в нужное время.

С этими словами он, не распрощавшись, прервал контакт. Скорее всего, я был ему так же неприятен, как он мне, но причины наших неприязней не пересекались: мне не нравятся бесцеремонные типы, а Принц, несомненно, не жаловал людей, ставивших его в зависимое положение. Что-то ему было нужно от меня, что-то такое, о чем он не хотел или не мог сказать прямо. Его расспросы Гинаха, интерес к ливийцам из западной пустыни и к ловушке Григса – все это могло оказаться лишь поводом для встречи со мной или, возможно, попыткой меня заинтриговать. Я, не скрою, любопытен, такая уж профессия… Но даже этот бесспорный факт не делал Принца более приятным собеседником.

Покинув Зазеркалье, я обнаружил, что по-прежнему сижу в своих арабских одеяниях у входа на галерею и что у правого колена застыл поднос. Машинально протянув руку, я нашарил что-то гладкое, прохладное, обхватил пальцами, поднес к губам, отпил. Отличная кейя и подана так, как положено у тоуэков – в синем сферическом бокале на прозрачной ножке, отчего кажется, что сосуд повис в воздухе без поддержки. Сенеб всегда внимателен к мелочам…

Тут же раздался его голос:

– Глайдер вызван и переоборудован, стол накрыт, и комната для магистра Егора приготовлена. Будут еще распоряжения?

– Нет, – сказал я, поднимаясь. Сквозь широкий проем в задней стене галереи был виден холл и Туманные Окна в его глубине. Одно из них – портал, связывающий меня с остальным миром, – замерцало, подернулось рябью и, как бы с усилием, раздалось, пропуская огромную фигуру Егора. Он был облачен в малиновый камзол с тонкой работы кружевами, двухцветные красно-зеленые штаны, ботфорты с раструбами и чудовищных размеров шляпу, с которой пышным кустом свисали страусиные перья. Его наряд дополняли шитая золотом перевязь с висевшей на ней шпагой, кремневые пистолеты, фляга и длинный кинжал у пояса. Все это, если не придираться к мелочам, можно было счесть костюмом испанского идальго или французского шевалье эпохи Возрождения.

Раскрыв объятия, Егор двинулся ко мне, пересек холл и галерею, но у лестницы затормозил и, шумно отдуваясь, вымолвил:

– Однако жара! Странные у тебя пристрастия, малыш! Поселился в пекле, когда в Галактике столько прохладных мест!

Он всегда так говорит, являясь в мой бьон, и дальше галереи, защищенной оксинитовыми стенами, его не выманишь. Что вполне понятно: средняя температура на Кельзанге плюс девять по Цельсию.

Я шагнул ему навстречу, мы обнялись и сели у камина; я – где обычно, а Егор – в массивное кресло на ножках из бивней мамонта. Это сиденье, поданное Сенебом, пронеслось в холл с такой поспешностью, что всколыхнулся воздух. Тоже понятная предосторожность; одна из базовых программ Сенеба – следить, чтобы в доме все было в целости и сохранности, какой бы гость ни заявился к нам. Кроме того, как всякий хранитель бьона, он любит порядок.