Лакомые кусочки - Марго Ланаган Страница 31

Я приблизился к очагу и неуклюже скрючился на полу. Две пары детских глаз со страхом следили за мной. Мать улыбнулась дочкам, потом мне.

— А что ваш муж, — спросил я, — отправился на охоту?

— Конечно, — ответила она. — Здесь гораздо лучше, чем на морозе.

— Наверное, он хочет есть, — сказала белокурая девочка. — Его разбудил голод. Тебе положено спать, Медведь!

— Он выбирает, кто из нас будет повкуснее, — зашептала ее смуглая сестренка, как мне показалось, с тайным удовольствием.

— Принеси ему меньшую из птиц, Эдда, — велела мать.

Девочка подошла к корзине и откинула закрывающий ее кусок ткани. В корзине оказалась пара белоснежных голубок. Смуглянка взяла одну птицу и посадила ее на пол передо мной. Девочка была невероятно напугана, но одновременно трепетала от восторга. Совсем крошка… Я вдруг вспомнил свои детские годы и бабушку, которая со смехом гонялась за мной, приговаривая: «A-а, съем тебя, съем!», рычала, будто медведица, и легонько прикусывала мое ухо.

Птица, однако, отвлекла меня. Я не был голоден, и все же вид бархатистой белой грудки раздразнил аппетит. Разве можно оставить ее нетронутой, когда под ней столько вкусного? Я разорвал птицу надвое; на зубах захрустели перья и раздавленные кости. Я мигом расправился с обеими половинами и облизал всю кровь с пальцев. Вкусно!

Потом я сел и сыто вздохнул. Тепло очага глубоко прогревало меховую шкуру на спине. Темноволосая девчушка, Эдда, снова подошла ко мне, зачарованно подняла мою руку, затем осторожно опустила.

— Такая тяжелая, — выдохнула она, снова подняла ее, на этот раз выше, положила себе на голову, повернулась лицом к матери и засмеялась.

Ее светлокудрая сестра приблизилась ко мне, залезла под вторую руку, и так они стояли вдвоем, будто столбики ворот или подлокотники трона, радостно смеялись, глядя на мать, а та улыбалась им в ответ.

— Медведь и две гусыни, — пошутила она.

Прежде не бывало, чтобы матери и их дочки относились ко мне с доверием. Все, кого я знал, считали детей источником сплошных хлопот и беспокойства, а уж девочек особенно, ведь они так часто плачут и капризничают.

Эти, однако, не плакали и не кричали, потому что их ничто не беспокоило, и меня они тоже уже не боялись. Темненькая («Осторожно, Эдда, не поранься», — предупредила ее мать) вылезла из-под моей руки и забралась ко мне на колено. В следующий миг обе малютки сидели на моих коленях, словно на лошадках-пони. Одуванчиковый пух кудрей первой и темная дымка волос второй щекотали подбородок. Маленькая смуглянка повернулась и сдула с моего лица перышко, а потом растянула мне губы и внимательно изучила зубы.

— Мамочка, он ужасно промок и замерз, — объявила она.

— Так принесите гребень, — сказала хозяйка дома, поднимаясь со стула, — и вычешите его мех.

Девочки послушались. Договорившись между собой, у кого хватит смелости заняться моим животом, а кому достанется лицо и спина, они принялись за дело, внимательно и аккуратно. Мать время от времени одергивала дочек, если те чересчур расходились.

— Эй, осторожнее! — повторяла она.

Сам я был слишком увлечен и не обращал внимания, насколько деликатно дети обращаются с моей шкурой. Мысль о том, что я — человек в облике зверя, над которым колдуют детские ручки, полностью захватила меня, вызвала зуд во всем теле. Расчесывая мех, девочки изменяли мою сущность, превращали меня в медведя: я начал ощущать, а затем и увидел, что вместо рук у меня лапы, вместо ногтей — когти.

— У него отлично получается слизывать кровь языком, — деловито заметила мисс Эдда.

— Гляди, вот здесь грязь более старая, — сказала светленькая девочка, чьего имени я пока не знал, — а тут шерсть слиплась! Пошевеливайся, сестра!

Она произнесла эти слова таким повелительным тоном, что я расхохотался. Девочки недоуменно посмотрели на меня, я попытался объяснить причину смеха. Услыхав мое тоненькое повизгивание, сестры заулыбались.

— Похоже, ему нравится, — сказала беленькая и, дожидаясь, пока наступит ее черед взять в руки гребень, обняла меня за шею и зарылась лицом в мех. — Такая гора, — вполголоса восклицала она, — такая огромная гора! Просто великан. И весь, весь живой!

Что говорить, это был чудесный и необычный вечер, ни с чем не сравнимый, ведь прежде никто и никогда не сотворял из меня дикого зверя при помощи обычного гребня. Я чувствовал себя точно во сне, одновременно ощущая невероятность и реальность происходящего, хотя если это был сон, то он длился гораздо дольше обычного и постепенно становился все более похожим на явь.

Когда сестры закончили приводить мою шерсть в порядок и отправились спать — в прелестную кроватку, устроенную в стенной нише, за занавеской из плотной зеленой материи, — их мать подошла ко мне, погладила по голове и сказала:

— Можешь остаться у нас, Медведь, и переночевать в тепле, возле очага.

Не успела она отойти от меня, как я провалился в сон, будто в мягкую пуховую перину. Я проспал всю ночь крепко и беспробудно, и ничто меня не тревожило.

Еще до рассвета я проснулся и обнаружил, что мать девочек уже хлопочет по хозяйству. Сперва она подкинула дров в огонь, потом взялась месить тесто для хлебов. На ее лице не было недовольного или отрешенного выражения, свойственного почти всем женщинам; нет, оно светилось безмятежностью. Точно таким же было лицо моей матери до того, как она заболела и слегла. Обычные заботы не омрачали чело этой женщины, как часто случается с другими, поэтому она созрела и приобрела свою собственную совершенную форму, как зреет прекрасное яблоко, не прижатое веткой, или великолепная морковь, вокруг которой в земле нет ни одного камушка, который мог бы ее искривить.

— Спи, спи, Медведь, — негромко сказала мать. Ее голос переплетался с потрескиванием дров в очаге, с песней ветра, шумевшего в верхушках деревьев. — Скоро поспеет хлеб, а еще у меня осталось немного меда для тебя.

В моем большом брюхе заурчало, заныло, из медвежьей глотки, пасти и носа вырвалось что-то вроде глухого стона. Я вытянулся на нагретой за ночь циновке, и мои глаза опять закрылись. Последнее, что я видел — силуэт хозяйки дома на фоне подрагивающего света лампы.

Когда как следует рассвело, стало понятно, что день будет солнечным. Я направился к двери и попытался открыть ее. Мои черные лапы теребили крючок, но я не мог сообразить, каким образом расположить их, чтобы поднять его.

— Что ты там задумал, Медведь? — окликнула меня маленькая смуглянка Эдда, повторяя материнскую манеру речи.

Откинув занавеску, скрывавшую постель, она подбежала ко мне, убрала мои лапы с крючка и отперла дверь, прежде чем я успел заметить, как она это сделала. Я собрался поблагодарить девочку, однако из распахнутой двери дохнуло зимним днем, а искрящийся на солнце снег взбодрил меня не хуже солдатского оркестра. Я выбежал на улицу, втянул ноздрями холодный воздух, принялся бегать кругами и кататься в наметенных сугробах. К тому времени, когда я решил предложить девочке присоединиться к моим забавам, оказалось, что я уже не возле дома, а где-то в другой части леса.