Ларец - Елена Чудинова Страница 31

Не только за подарки и щедроты привязалась я к тетушке, но полюбила ее всем сердцем. Нрав ее был необыкновенно дружелюбен и обязателен, никто не видел от нее несправедливости, редко гневалась она и никогда не действовала в гневе. Ни от каких нянек не слыхивала я более занятных сказок и песен, чем от нее. Особенно запомнилась мне одна песня. Вот как она звучала.

Как велел царь-батюшка звать красных девиц,

Красных девиц всех до одной.

И подходит на поклон красна девица,

Красна девица, нераскрытый розан.

Ты скажи мне, свет, красна девица,

Есть ли в горнице твоей кошка-зверь?

Отвечает царю красна девица,

Красна девица, нераскрытый розан:

Нету, царь, нету кошки-зверя у меня.

Ох ты, красна девица, сестрица моя!

Сокрушаюсь я всею душенькой,

Жаль, что нету у тебя кошки-зверя!

И велит отрубить девице голову.

Тут подходит на поклон красна девица,

Красна девица, золота коса.

Ты скажи мне, свет, красна девица,

Есть ли в горнице твоей кошка-зверь?

Отвечает царю красна девица:

Есть, царь-батюшка, есть у меня кошка-зверь!

Ох ты, красна девица, сестрица моя!

Сокрушаюсь я всею душенькой,

Жаль, что есть у тебя кошка-зверь!

И велит утопить девицу в реченьке.

Тут подходит на поклон красна девица,

Красна девица, соболиная бровь.

Ты скажи мне, свет, красна девица:

Есть ли в горнице твоей кошка-зверь?

Отвечает царю красна девица,

Ты прости меня, царь, непутевую,

Уж не помню я, неразумная,

Есть ли у меня кошка-зверь.

Ох ты, красна девица, соболиная бровь!

Будь в палатах моих ты царицею,

Будь в покоях моих женой венчанной,

Будь в подворье моем хозяйкою!

Непонятная сия песня так увлекала мое ребяческое воображение, что я не раз подступалась к тетушке с расспросами.

«Я не боле твоего, Фенюшка, понимаю, что за царь был такой жестокий и каков резон его поступков. Песню же я слыхала в раннем детстве, от своей кормилицы. Только на другом языке, на русский лад я ее положила уже сама».

«А как же звучала эта песня на другом языке, тетушка?»

«Не ведаю, дитя. Я забыла родной язык, да и мудрено не забыть. Не гляди на черную мою кожу, я вить такая же русская, как и ты».

Один только случай, когда мне было девять годов, нарушил безмятежное течение нашей жизни.

Меня не пускали на улицы одну, но я, как всякое балованное дитя, часто своевольничала. Убежала я на набережную и в тот мартовский холодный день, хотя нянька, не умея по старости со мной воевать, упрятала в сундук мой капор. Не долго думая, я ухватила капор тетушки, прошмыгнула под воротами в лаз для сторожевых псов и была такова. Тетушкин капор был мне велик, и ветер с Невы пытался его сорвать с моей головы, но я потуже затянула ленты и, не смущаясь странным своим видом, побежала смотреть на корабли. Немало праздной публики делало свой променад ввиду величественного рейда. Неудивительно, что вдоль набережной тянулись лавки со всяким соблазнительным товаром, сластями и закусками. Мое внимание привлек высокий арап, торговавший привозными безделками. Особо расположенная к людям с темной кожей, я без страху вступила с ним в разговор. По-русски арап не разумел, но объяснялся по-голландски. В те годы язык этот учили чаще, чем теперь, и я немного им владела. Арап продавал выложенные раковинами шкатулки, крупные раковины, показавшиеся мне необычайной красоты. Но особо восхитил меня стеклянный шар, в который был впаян морской конек, будто бы плывущий в голубоватой воде.

«Сколько ты хочешь за этот шар?» — спросила я, вынимая из епанчишки свой кошель, всегда достаточно тяжелый.

«Маленькая госпожа, этот шар не продается», — ответил арап, блеснув голубоватыми ровными зубами. Лоб у него был низким, а глаза глядели из-под него приветливо, но слишком пристально.

«Как не продается, разве ты не торговать сюда пришел?» — гневно спросила я.

«Я пришел сюда торговать, маленькая госпожа, но этот шар положил среди товаров ошибкою. Он у меня самый любимый, к тому умеет исполнять мои желания».

«Исполнять желания? Он волшебный?»

«Волшебный, маленькая госпожа».

«Я хочу этот шар! — я топнула ногой. — Продай мне его!»

«Нет, я не хочу продавать этот прекрасный шар с морским коньком. Разве что я мог бы поменяться на какую-нибудь вещь, которая бы мне понравилась».

Я моментально вывернула карманы. Но ничто из моих сокровищ — ни зеркальце в серебряной оправе, ни ножнички с золотыми рукоятками, ни бонбоньерка с сахарным драже — ничто не привлекало арапа. Я готова была заплакать.

«Тебе не холодно в твоей шапке, она вроде как велика тебе?» — спросил вдруг несговорчивый торговец.

«Это не мой убор, а моей тетушки», — отвечала я удивленно.

«Жаль, мне эта шапка так понравилась. Я подарил бы ее моей старой жене», — сказал арап и заманчиво пошевелил шар в солнечном луче. Вокруг конька побежали голубые искры, а сам он, казалось, глядел на меня своими крошечными глазками-бусинками!

Я колебалась. Нехорошо, конечно, без спросу отдать тетушкину вещь. Но, с другой стороны, этот капор даже не новый, а нарядов у тетушки так много! И разве бы она пожалела, попроси я отдать капор мне? Разумеется, отдала бы! И только потому, что у меня нету возможности спросить сейчас тетушку, я лишусь чудесного шара с морским коньком! Это несправедливо!

Боясь передумать, я сорвала капор с головы и протянула его торговцу. Тяжелое стекло легло в мою раскрытую ладонь. Я пустилась прочь со всех ног, но прежде, чем свернула в переулок, обернулась, понуждаемая непонятной тревогой: арап поспешно убирал с прилавка свое добро.

«Федосья, дурное дитя, зачем ты убежала гулять одна? — встретила меня рассерженная тетушка. — Неужто ты бегала с непокрытой головою? Ох уж дура эта Грета, тоже нашла способ! Теперь дитятко простудится! Живей несите горячего сбитню! Как ты могла уйти без шапки, ты хочешь, чтоб я разума с тобой лишилась от тревог!»

«Тетя, я бегала в твоем старом капоре, не тревожься», — смущенно отвечала я.

«Уж будто? Где ж он теперь? Э, да ты покраснела, как маков цвет. Нутко признавайся, чего ты еще натворила?»

Делать нечего. Приходилось рассказывать, хотя мне и было стыдно. Впрочем, стыд почти сразу уступил место страху. Никогда прежде не доводилось мне видеть, как бледнеют люди черной расы: их кожа сереет, будто пепел. Настасья Петровна глядела на меня словно бы даже с испугой и молчала.

«Тетушка, милая тетушка, — заплакала я, — прости, коли б я знала, что ты так опечалишься из-за старого капора, никогда б не отдала его арапу!»