Бой бес правил - Антон Мякшин Страница 31

Дзин-нь!

Странный какой-то, кристально-нездешний звук легонько полыхнул и растаял в воздухе. Будто кто-то серебряным молоточком тюкнул по блюдцу горного хрусталя. Этот звук я, наверное, пробуждаясь, вынес из какого-то сновидения…

Открыв глаза, я зевнул и сел на кровати. Ого, вот это называется вырубился. Когда же бой-то закончился? Не помню… И кто победил? Ну, судя по тому, что я жив и даже не ранен, победили мы.

Эта мысль была настолько приятна, что я глупо улыбнулся. Однако тут же посерьезнел. Почему же я самого боя не помню? Странный провал в памяти настораживал… И где я, собственно, нахожусь?

Я оглядел комнату. Комната как комната, ничего особенного: дверь, кровать с никелированными шариками на изголовных прутах, толстенная перина. На стене мирно тикают ходики, в открытое окно задувает переполненный горькой полынью вечерний теплый ветерок. Ничего особенного, конечно, только почему у меня такое ощущение, что эту комнату я первый раз в жизни вижу?

Спрыгнув с кровати, я пошарил по карманам. Куда подевалась родная пачка «Мальборо»? Нет никакой пачки. Есть только кисет с вышитыми инициалами «В. И.», наполненный крупно порубленным табаком. И костяная короткая, причудливо изогнутая трубка.

«Наверное, трофеи», — решил я, закуривая.

Тяжелый сизый дым поплыл по комнате, вытянул щупальца в окно…

— Проснулся! — долетел из окна бодрый голос Петра Карася. — Проснулся, соколик наш! Иго-го!

— Тьфу ты! — заругался я. — Опять наклюкался ординарец. Все еще представляет себя лошадью. Эти чертовы цистерны не национализировать надо было, а взорвать, к чертовой бабушке Наине Карповне! Ну сейчас ты у меня получишь, алкаш…

Я подлетел к окну и открыл уже рот, чтобы высказать Карасю все, что я о нем думаю, но тут… Мне пришлось схватиться за подоконник, иначе я просто свалился бы на чисто вымытый дощатый пол.

Петро Карась, нисколько не пьяный, дерюжной рукавицей чистил бока вороного скакуна. Коняга, взбрыкивая, фыркала, время от времени поднимала морду и коротко ржала.

— Не балу-уй… — ласково шлепал ее Петро по крупу. — Эк тебя… Упарилась бедная…

Он обернулся, белозубо осклабился, увидев меня, одернул гимнастерку (куда подевались его тельняшка и матросский бушлат?), звякнул шпорами так, что лязгнула о сапоги кавалерийская шашка, пристегнутая к широкому ремню, и проговорил:

— Здоров же ты спать, товарищ комдив!

— Д-доброе утро, — дико прохрипел я, оглядываясь.

— Утро… Какое же, туды ее, утро? Ночь скоро! Я сглотнул.

— Откуда у тебя… обмундирование?

— Как это — откуда? — вылупился Петро. — Оттуда, откуда и у тебя. Не выспался, что ли?

Я машинально погладил себя по обтянутой гимнастеркой груди. Адово пекло! А меня кто переодел? Где мой мушкетерский наряд? Почему на мне гимнастерка, галифе, высокие хромовые сапоги, все бесчисленные эти ремни через плечи, по бедрам, на талии… полевая сумка, тяжелый маузер в деревянной кобуре, дурацкая шашка, какие-то непонятные ордена на нагрудном кармане…

Да что это я?! Обмундирование — какая ерунда! Мушкетерский костюм пропал — тьфу на него! Куда, я вас спрашиваю, подевалось хмурое февральское небо, ветер, гоняющий по обледенелой земле морозную дымку?!! Почему за окошком ластится к зеленой травке летнее солнце?!! Что это за люди в военной форме, в остроконечных красноармейских шлемах с желтыми звездами бродят рядом с конюшнями? Варят какую-то снедь в котлах на кострах, курят, сморкаются, смеются, чистят винтовки и шашки? Что происходит?!

— Петро… — позвал я, цепляясь ногтями за подоконник, как курица за насест.

— Чего, товарищ комдив?

В самом деле — чего? Спрашивать — почему сейчас лето, а не зима? Псы преисподней!

— Н-ничего… — промямлил я. — Хотя постой! Слушай, я что-то… правда, наверное, не выспался… Ты не помнишь, мы вчера город Волынск захватили или нет?

Карась захлопал глазами:

— Какой Волынск?

— Ну город… — сникая, прошептал я, — который штурмовали. На разведку я еще ходил… А потом Бар-лог… подтяжки… серафим-мечник…

Петро сунул пятерню под гимнастерку, деловито почесал живот… Покрутил головой и неуверенно рассмеялся.

— Не надо было тебе вчера самогон с трехгорным пивом мешать, — сказал он, похлопывая конягу, — а то в мозгах затемнение вышло… Какой еще Волынск? Били мы вчера врага-гада на станции Гром. Эх и почистили же сволочей! Ты, товарищ комдив, свой знаменитый прием применил — ход конем. Конницей то есть сначала вдарил, да в отступление! А они за нами! А мы тачанки развернули и всех покрошили из пулеметов! Ну а вечером, как водится, того… отметили событие. Я ж тебе, когда ты кадушку на голову кабатчику надел, говорил — охолони малость насчет пива. Жахни лучше чистого первачку! А ты квашеной капустой в бойцов покидался, окна переколотил, табуретки в печи попалил — расстегнулся весь и отвечаешь: мол, мне жарко! Мол, пивком горло надо прополоскать. Вот и прополоскал. Не помнишь?

— Н-не помню… — пробормотал я, чувствуя, как слабеют колени.

— Ну-у! — изумился Карась. — Брешешь, товарищ комдив! Неужто совсем ничего не помнишь? А как кабатчика на кобыле Лизке хотел женить? А как попов заставлял канкан танцевать? И это забыл? А как за Дуськой-самогонщицей гонялся? А как шашкой ногти стриг? Ну ты даешь, товарищ комдив!..

Чтобы не упасть, я отодвинулся от окна, сделал два шатких шага в глубь комнаты и опустился на кровать.

Та-а-ак… Это как же называется? Тихое помешательство? Или нет, судя по рассказам Карася, совсем не тихое, а очень даже буйное.

Надо сосредоточиться. Кто я? Комдив, это верно. Командир дивизии борцов за свободу малых Темных народов. По совместительству — бес оперативный сотрудник Адольф. Сон это, что ли? Я несколько раз ударил себя по щеке открытой ладонью. Пощечина прочувствовалась в полной мере, щека вспыхнула и заныла. Что же со мной такое происхо…

В дверь постучали.

— Да! — заорал я, подскочив на перине.