Маг при дворе ее величества - Кристофер Сташеф Страница 30

Мэт ворочался на постели из еловых лап — рыдания Саессы, безутешно оплакивавшей свой воздушный замок, не давали ему уснуть.

Они вернулись к месту, где разбили бивуак: Мэт вез связанную ведьму на протрезвевшем Стегомане, Алисанда ехала верхом за спиной сэра Ги. Нарубив лапника для Саессы, они решили немного вздремнуть после пережитого, но удалось это только принцессе и Черному Рыцарю.

«Как приятно, — думал Мэт, — иметь чистую совесть. Правда, у принцессы она, пожалуй, чересчур чистая».

Он повернулся на другой бок, пробуя отвлечься от женских рыданий и разобраться в себе.

Итак, он согрешил или нет? По меркам его мира, это квалифицировали бы как невинное заблуждение. Но он был не в своем мире. Означает ли это, что он должен играть по чужим правилам?

Не обязательно. Он уже открыл кое-какие законы магии, и все его выводы подтвердились. По его теории, никакой мистической личности тут не требовалось: магия прекрасно работала как сила безличная.

Ему полегчало, когда он так рассудил. Разум и логика не упразднялись и в этом мире, а значит, вся ерунда про Добро и Зло была человеческим измышлением, а байки про грех и про ад — такими же суевериями, как и в его мире.

На этой успокоительной мысли он открыл глаза и стал смотреть в костер. Мирно тлели угли. Вдруг земля прямо перед ним разверзлась, оттуда вырвались языки пламени, и из них возник черт с лукавыми глазами, самый настоящий рогатый краснокожий дьявол: лицо конусом, усы, козлиная бородка, в руке — вилы.

— Сэр — скептик? С чем и поздравляю! — сказал дьявол. — Из рационалистов получается отличная растопка.

И, вонзив вилы Мэту прямо в живот, он поднял его на воздух и швырнул в огонь.

Мэт вскрикнул, его опалило пронзительной, очищающей болью ожога. Боль нарастала, огонь разгорался, Мэт вопил что есть мочи.

Затем вилы снова вознеслись в воздух и бросили его во тьму, наполненную сухим льдом. Ожог холода был не менее ужасен, однако нервы не теряли чувствительности.

— Не пытайся ничего понять. Лучше от этого не станет.

Черная бесформенная амеба маячила перед ним, пронизанная огненными жилками.

— Да, да, это я, — сказала амеба. — Такое это место — без форм, без образа и подобия.

«Ад», — сообразил Мэт.

— А чего же ты еще ждал от дьявола? Конечно, это не похоже на твои инфантильные представления о котлах с грешниками и запахе серы. Знаешь, что такое ад? Полное отсутствие первопричины.

«То есть Бога», — смутно подумалось Мэту. Амеба вздрогнула, сократилась и вновь расплылась в кляксу.

— Я бы попросил не упоминать здесь этого слова. Впрочем, ты больше и не сможешь, я заблокирую нейрон, который причинил мне такую боль.

Мэт попробовал мысленно призвать Бога, и когда его мысли в самом деле не послушались, болезненная, сосущая пустота образовалась в его груди. Это было даже хуже, чем чувство одиночества в чужом городе. В тысячу раз хуже. Потому что к одиночеству примешалось отчаяние: ведь отсюда не было выхода даже в смерть.

Пронзительный киплинговский ветер вынес его в сквозняк между мирами, в стоячие воды абсолюта. Нахлынула тошнота, душа чуть не вывернулась наизнанку, пытаясь извергнуть одиночество, найти прибежище от него в забвении. Напрасно: одиночество было всепоглощающим, безнадежным, необратимым.

— Да, — подтвердил дьявол. — Это навсегда. На веки вечные.

Поодаль замерцали блестки света. Они сливались сначала в диски, потом в сферы. Ближайшая сфера подкатилась ближе, прямо к глазам Мэта. В ней томился человечек с разинутым в неслышном стоне ртом. Иглы белого огня вонзались в его бедную плоть.

— Это — ад для гедониста, — объяснил дьявол. — Гедонисты проповедуют наслаждение как цель жизни. Но смертные скоро пресыщаются, им нужны все новые и новые ощущения — в подтверждение того, что они живы. Так, начав с поиска острых чувств, они кончают — если проживут достаточно долго — поиском острой боли. Они сами стремятся сюда, хотя и бессознательно. Здесь они навечно обретают то, чего искали всю жизнь.

Завеса тьмы сдвинулась вправо, и Мэт увидел множество светящихся оранжевых шаров: вверху, внизу, со всех сторон.

— Да, их много, — сказал дьявол, — тут поместится и еще в миллион раз больше. В аду места хватит. Для каждого грешника предусмотрен персональный ад, никаких коммуналок. И никаких трудностей с подбором ада по мерке: каждая душа носит в себе свой ад. Вот и ты попал в тот, который строил для себя всю жизнь.

В подкатившемся шаре Мэт увидел кричащего человечка с запрокинутой головой, он был весь утыкан светящимися кинжалами и пытался вытащить их из себя.

— Сколько ни вытаскивай, останется все равно больше, — пробормотал дьявол. — Эти кинжалы — порождение его собственной души. Он не имел привычки признаваться в своих грехах, предпочитая сваливать их на судьбу, воспитание, среду. В конце концов он снял с себя всякую ответственность и стал грешить на всю катушку, не заботясь о том, какой вред он наносит собратьям. Но каждый грех пробивал брешь в его личности. Так он жил, постоянно теряя себя, так существует и здесь — выдергивая из себя бесконечные грехи.

К ним подплыла еще одна сфера — с человечком, застывшим в неподвижной позе.

— Этот замерз навечно, — сказал дьявол. — Он не умеет принимать решений. При жизни за него всегда решали другие. Не давая себе труда подумать самому, он не мог отделить правое от неправого и спрашивал совета у своего священника или у начальника, в крайнем случае заглядывал в книгу. Он здесь такой же окоченелый, как при жизни, — только некому подсказать ему, какой рукой пошевелить. Ты слышал о «муках колебания»? Вот они въяве.

Мэт не без содрогания посмотрел вслед уплывающей сфере. Ее сменила другая: там на дне лежал человечек, в ужасе глядя вверх, а над ним нависал огромный ком грязи.

— Он знает, что в один прекрасный день этот ком обрушится на него. Мы его предупредили. Не сказали только когда — завтра, в будущем году или через миллион лет.

Грязь поползла вниз. Человечек сжался, но в сантиметре от его носа ком вдруг снова собрался и взмыл вверх. Мэт гадал, что символизирует собой эта грязь.

— Его собственные слова, его собственные мысли. Он был уверен, что он лучше всех — умен, всегда прав и принадлежит к высшей расе. Но каждая чванливая мысль, каждая произнесенная вслух издевка попадала сюда, в этот ком. Вон сколько дерьма набралось к его прибытию, и он боится, потому что знает, каково было тем, над кем он издевался.