Меч и щит - Григорий Березин Страница 30

Дни между тем сливались в недели, недели — в месяцы, и как-то внезапно в Эстимюр нагрянула зима. Казалось, еще вчера шли дожди, а теперь вдруг повалил густой снег, а потом еще ударил, как всегда, лютый мороз — и на тебе, изволь пересаживаться с колесницы на сани. Я, впрочем, на санях почти не ездил, предпочитая вместе с бароном Одо охотиться на зайцев в его имениях под Эстимюром. При пороше, да верхом, это самое подходящее занятие в зимнюю стужу и зимнюю же скуку.

На одной из таких охот Светозар вдруг вынес меня прямо на крутой берег Далэльва, и я невольно натянул поводья, завороженный ослепительной красотой: кругом заснеженные поля и леса, и меж темных ельников белая змея реки. И прозрачная синева небес с редкими белыми облачками. Казалось, что мы со Светозаром единственные живые существа на всем белом свете, настолько пустынным и неподвижным выглядел этот пейзаж.

Тут мирную тишину нарушил отчетливый конский храп со стороны реки. Я сперва подумал, что подоспел наконец Одо, и слегка удивился: зачем он поскакал к реке? Но, присмотревшись, я различил тянущийся по льду реки купеческий санный обоз. В Руантию, догадался я. А оттуда во все стороны света. В отличие от войн, торговля с наступлением зимы отнюдь не замирала, а, наоборот, заметно оживлялась. А почему бы и нет? Разбойники зимой предпочитают отсиживаться у теплых печек, а не мерзнуть в лесах, где их ничего не стоит выследить в любой ясный день вроде сегодняшнего. А что до дорог, так зимой любые реки превращаются в такие ровные проезжие пути, каких не построить даже ромеям.

Я застыл как вкопанный. Неужели это оно и есть — вожделенное решение? Такое простое? И если да, то почему раньше никто не додумался? Видимо, все дело в присущей военным ограниченности мышления. Привыкли считать, что кампании ведутся с поздней весны до ранней осени, и точка. Им и в голову не приходит повоевать зимой, разве что далеко на юге, где-нибудь в Кортоне или Финбане. Да я и сам хорош, если быть до конца честным…

Позади застучали копыта. Я обернулся и увидел серое на сером, барона Одо в волчьем полушубке, верхом на сером в яблоках жеребце. По обеим сторонам передней луки седла свисали привязанные за ноги зайцы.

— Извини, отвлекся, поднял в кустарнике этих прыгунов и решил не упускать случая. Тропим дальше?

— Нет, — отказался я, — возвращаемся в Эстимюр. Кажется, теперь я знаю, как разделаться с вратниками!

* * *

Разумеется, от идеи до похода — путь не близкий и усеянный многими препятствиями, одно из которых я увидел еще по дороге к Эстимюру, когда первый мой энтусиасм поостыл. Оно состояло в том, что до Среднезимья оставались считанные дни, и даже мне, опьяненному удачной идеей, было ясно, что за такой срок мне, хоть тресни, не удастся ни собрать нужного числа бойцов, ни подготовить сам поход.

Когда же я приехал в Эстимюр и поделился своей идеей с Гудбрандом, тот не замедлил указать и на ряд других трудностей, причем косность военных, которой я опасался, стояла тут на последнем месте, — полемарх мою идею принял и одобрил практически сразу, да и остальные полководцы загорелись, стоило мне только изложить преимущество зимней компании. Но и трудности такой войны они тоже хорошо видели, хотя первым на них указал полемарх. Их было в основном две: как одеть такую уйму народу (по нашим прикидкам выходило, что понадобится никак не меньше четырех тысяч воинов), а во-вторых, как эту ораву прокормить, учитывая к тому же, что мы возьмем только конных. Если забрать продовольствие с собой, то за нами потянется совершенно немыслимый обоз, а если рассчитывать лишь па добытое в пути, то можно и обжечься. Особенно если вратпики сумеют поджечь занятые нами ухрельские деревни.

Но, помимо этих двух основных забот, меня мучила еще и третья, никем не высказанная: как на целый год сохранить в секрете мой замысел? Я отлично знал, что тайна, известная трем, известна всем, а о моей идее знали по меньшей мере пятнадцать человек, и это не считая матери, которой тоже вскоре придется сказать. Конечно, люди эти проверенные и надежные, на измену не пойдут… но ведь это и не обязательно. Просто отдадут, не задумываясь, какой-нибудь приказ, из которого, и из других в том же духе, всякому станет ясно — готовится зимний поход в Ухреллу. Люди ведь не дураки, во всяком случае не все. Надо как-то обмануть всех таких умников, привести их, а значит, и вражеских лазутчиков, к ложным выводам. Но как?

Выход нашелся случайно. Я зашел на кухню прихватить себе еды на дорогу в Элритуну (Альдона тогда еще не взяла подобные заботы на себя) и невольно услышал конец рассказа Дривы, горничной матери, которая горячо повествовала остальным слугам на кухне об одном кошмарном событии.

— … Представляете, — с жаром рассказывала Дрива остальным слугам, — выскакивает такой здоровенный волчище, хватает трехлетнего сына жестянщика и уволакивает его, перебросив через плечо, словно овцу! И к тому же средь бела дня! Совсем эти волки обнаглели, не понимаю….

Тут она заметила меня и оборвала фрасу на полуслове, но я уловил общий смысл и закончил за нее:

— В самом деле, безобразие, куда только смотрит правительство. Ничего, к счастью, у нас есть принц Главк, уж он-то примет меры и покажет этим волкам, где раки зимуют. Так и передайте всем.

Последние слова я адресовал уже прочим, молча взиравшим на меня, слугам и вышел, весьма довольный собой. Теперь у народа будет нужная мне тема для пересудов, а у меня — возможность обеспечить моих стрелков теплой одеждой для похода. Поглядев, как они упражняются во дворе замка, я лишний раз убедился, что их облачение — фуфайки, рейтузы, сапоги да вязаные шапочки — только для этого и годится. В смысле, только для упражнений во дворе замка, когда ты постоянно согреваешься движением и к тому же в любой момент можешь погреться у очага в замке. А вот ехать в такой одежде по морозу, да не день-два, а целую неделю… Нет, всем моим людям нужны полушубки, для которых отлично подойдут шкуры волков.

На следующий же день глашатай объявил на торговой площади о беспощадной войне с волками, за которую с сего дня берется принц Главк. Гонцы с этим же объявлением были посланы в другие области королевства, а в пострадавшем от вратников Арантконе даже отменили на год все налоги, взамен обязав каждую общину сдать к сроку уплаты податей столько-то волчьих шкур, в зависимости от численности населения.

Ох и досталось же тогда от меня и стрелков «серым помещикам»! Они, должно быть, недоумевали, с чего это их так злобно травят, ведь ущерб от них в ту зиму не превышал ежегодно взимаемой с населения «дани». Но не меньше, чем волки, изумлялся народ, глядя, как я проношусь через город на рассвете во главе отряда стрелков и к вечеру возвращаюсь со шкурами на жердинах вместо знамен. Разумеется, не обошлось без насмешек в мой адрес. Самой распространённой была острота, запущенная, скорее всего, кем-то из придворных: «Не справился с вратниками — набросился на завратников». Так в Антии суеверные люди называют волков, когда боятся их «накликать». Агнар назвал бы это кеннингом, а Фланнери — эвфемисмом, но я забегаю вперед. Те же остряки присвоили мне кличку Ульфбани — Волчья Погибель, или, проще говоря, Волкодав. Но я не обращал на эти остроты внимания и знай делал свое дело.