Вариант `Бис` - Сергей Анисимов Страница 30

– Что?

– Миша Гарам, из третьей эскадрильи… Ну, он еще из тридцать второго ГИАПа пришел, помните?

– Черт, да он же опытный был мужик, как это случилось? Насмерть?

– Он не виноват. На посадке уже зацепился крюком, когда в барабане заклинило трос аэрофинишера. Самолет перевернуло вверх колесами, кабина – в лепешку, Миша сломал себе все что можно, но жив, отправили в госпиталь.

– Слава Богу!

– Да уж, повезло мужику, столько всего пережить и вляпаться в трос.

– Виновных нашли?

– Как уж ведется, – Покрышев развел руками. – Виновных, не виновных, но крайних точно нашли. Тросы не поменяли вовремя, волокна на изломах посеклись и оттопырились – вот и заклинило…

– Почему не поменяли?

– Пять дней в море потому что! И по шестьдесят взлетов-перехватов-посадок на каждого. Просто не успели! А там любой мог быть, лю-бой!

Покрышев выругался и со злобой пнул ногой камешек, неведомо откуда занесенный на бетонную посадочную полосу, где стоял маршальский «Дуглас».

Новиков провел в Питере всего час, разговаривая со злым полковником, носящим теперь темную морскую форму, и почти все это время Покрышев был мрачен. Все-таки, «чапаевская» авиагруппа была очень необычным подразделением, и проблем с ее подготовкой и обеспечением возникало куда больше, чем с родным полком. Но теперь Покрышев не променял бы ее ни на что – слишком много значило уже сделанное.

Так и не успокоенный, главмаршал улетел в Москву – вновь к проблемам с Ленинградским и 3-м Белорусским фронтами, с нехваткой обстрелянных пилотов для формирующихся частей ПВО, с нежеланием командиров отдавать хороших летчиков, с дефицитом высотных двигателей, с плохим кислородным оборудованием – и массой других неотложных дел, поглощающих его целиком. И – к мыслям о том, решатся союзники на войну или нет? Решится ли Сталин на противостояние им, хватит ли ему нервов не ударить первым, и хватит ли им всем потом сил – держаться, держаться, держаться…

Покрышев остался. Шустрая машина с курносым молодым шофером, украдкой поглядывавшим на полковника в новенькой морской форме, мчалась по обсаженному облетающими липами шоссе, полого поднимающемуся вдоль склона, где маячили зеленые купола обсерватории. Через полтора часа они добрались до Красногвардейска, до сих пор сохранившего военный вид, и, промчавшись по усыпанным желтыми листьями пыльным окраинным улицам, снова вылетели на хорошую асфальтовую дорогу. Дорога вывела к желтым зданиям старой Гатчинской школы морской авиации. Полковничий ЯК стоял уже полностью заправленный. Механик, вытирая руки промасленной тряпкой, радостно улыбнулся хмурому Покрышеву, затем принял фуражку и помог натянуть парашют. Тот, не выдержав, тоже чуть улыбнулся. Над Красногвардейском стояла отличная для сентября погода, было даже еще достаточно тепло. В такую погоду ругаться не хотелось, хотелось блаженно, по-кошачьи, щуриться на солнце.

Истребитель, поднимая клубы пыли, разбежался по полосе и рывком ушел в небо. До Кронштадта было рукой подать, и полковник не успел даже сполна насладиться ощущением свободного полета, не стесненного непрерывным напряженным ожиданием возможной схватки. Ветер из приоткрытого фонаря обвевал лицо, дышалось полно и хорошо.

Крепость, по сравнению с парками Красногвардейска, выглядела пыльной и серой, по улицам ходили патрули, придиравшиеся к козыряющим морякам, изредка проезжали грузовики, крытые потертым брезентом. Морской город, потрепанный войной, но не потерявший строгой мужской красоты. Кое-где на улице звучал смех, иногда мимо проходили пары – девушки, пользуясь последними крохами позднего «бабьего лета», донашивали цветные платья, радость удаленного от войны города. Двое молодых старшин, неспешно проходя мимо Покрышева, жизнерадостно заржали над окончанием какого-то анекдота. «Колись, селедка…» – успел полковник услышать утонувший в хохоте конец фразы, прежде чем моряки, морщась, чтобы не расхохотаться в лицо старшему офицеру, четко откозыряли ему и прошли мимо. Покачав головой в молчаливом одобрении и немного удивляясь себе, он свернул на неширокую улицу, прямым лучом уходящую от аэродромного района – туда, где в створе домов блестело море.

Ему не хотелось сейчас думать о закованном в гипсовый панцирь пилоте, который, скорее всего, никогда уже не увидит солнце вровень с собой. Это была не такая уж плохая судьба – много лучше, чем у сотен безвестных сержантов и младших лейтенантов, без всякой славы сгоревших в своих машинах за три года войны. И уж точно лучше, чем у пехоты, закапываемой в братские могилы, как грибы растущие, при каждом перемещении фронта на пять-десять километров к западу – а если к востоку, то бросаемые вообще без всяких могил, на съедение воронам. Пилоты бились и будут биться. Каким бы ты хорошим летчиком ты ни был, все равно случайность или собственная невнимательность может настичь тебя в любую минуту.

…Когда загорелся его мотор, он даже не особо удивился. Сначала температура масла на датчике начала дергаться, постепенно подползая к красной черте, потом завибрировала вся машина. Мотор чихал и плевался короткими черными дымками, трясясь все сильнее. Взяв управление на себя, Покрышев начал снижаться, внимательно глядя вокруг, чтобы выбрать место для посадки. И тут обороты двигателя начади резко падать, а затем из-под капота вырвалось пламя. Пологим скольжением сбить полощущиеся рыжие языки не удалось, а когда УТИ-4, двухместный вариант Поликарповского И-16, загорается, все кончается очень быстро. Мгновенно убрав подачу топлива, он спикировал тогда на какое-то поле, успев выровнять машину над самой землей. Потом был удар, качающееся небо над телегой, кровь из прокушенных губ, дикая, невыносимая боль в раздробленных ногах, постепенно перешедшая в ноющую, ставшую привычной. У него тоже была жесткая и скрипучая койка, воробьи за госпитальным окном и страх, что жизнь кончилась…

Сейчас Покрышев вспоминал это даже с каким-то теплым чувством – хотя, казалось бы, что здесь хорошего. Но не сдался ведь, и выжил, и вернулся на фронт, и даже снова начал летать. Так что Мише Гараму еще повезло. Остался жив, полежит по госпиталям, получит отпуск и найдет себе какую-нибудь должность при Академии или в штабе любой авиационной части. Боевому офицеру, покалеченному в аварии, не дадут остаться без дела. Главное – остался жив.

На ЯКах-3 сначала второй, а потом третьей и четвертой эскадрилий меняли моторы. Наработавшие по сотне часов, вынесшие все возможные перегрузки, ЯКи уже не выглядели сияющими, словно новенькие монеты, игрушечными самолетами, какими их запомнили первые из летчиков, попавшие в группу. Краска на обшивке плоскостей истерлась воздушными потоками до сияющего белого блеска, боковые поверхности фюзеляжей покрылись въевшимися в потертую краску пятнами от капель масла и копоти из патрубков, в пулеметах по три раза поменяли боевые пружины. В общем, по правде говоря, провоевавшие столько времени машины на фронте уже передали бы кому из летчиков попроще. Но, привыкшие за несколько месяцев к характеристикам конкретного самолета, пилоты, во многих случаях, предпочитали довести машину до хорошего состояния и продолжать летать на ней – пусть и уступающей новым несколько километров скорости. Если плексиглас покрывался желтизной и трещинами по краям настолько, что становился почти непрозрачным, его меняли, самолеты натирали бензином, чтобы выгадать немного скорости, меняли поршневые кольца – но все это требовало больше и больше времени и усилий.