Зов из бездны - Михаил Ахманов Страница 30

В этот ранний час толпа у кораблей была не очень многолюдной, и до городских ворот я добрался без помех — конечно, не считая запахов пота, рыбы, гниющих плодов и помета, которым щедро удобряли землю козы и ослы. За воротами из пожелтевших под солнцем досок начиналась улочка, вилявшая туда-сюда, как пьяный корабельщик. Тут в кучах мусора рылись псы и свиньи, глухие серые стены глинобитных домишек выглядели унылыми — ни яркий рисунок, ни барельеф, ни даже зеленая гирлянда не украшали их, только виднелись кое-где пыльные листья пальм. Людей я не встретил, кроме голых грязных мальчишек, кидавшихся друг в друга сухим навозом. Но хоть встречных не случилось, чувство, что за мной следят, меня не покидало. Я поднял голову и встретился взглядом с закутанной в темное женщиной, сидевшей на плоской крыше; ее глаза были непроницаемы и темны, как ее одежды.

Улочка вывела меня на площадь, такую же пыльную и безлюдную. Здесь стояли два главных городских сооружения: храм филистимского бога и дворец владыки, напоминающий скорее небольшую крепость. Ничего не могу сказать, добротные постройки, хотя их камни были почти необработаны, а стены слегка кривоваты. Их явно сооружали с расчетом отбиться от врага, если такой заглянет в Дор, чтобы похитить пару ослов или корзину с рыбой. Перед святилищем я не обнаружил ни единого человека, зато у входа во дворец потели два филистимца в доспехах, с копьями и круглыми щитами. Один о чем-то спросил меня, я сложил ладони перед грудью, поклонился и пробормотал почтительно: «Бедер». Страж кивнул и пристукнул древком копья — мол, проходи. Похоже, с князем здесь общались без церемоний.

«А мне как с ним говорить?..» — мелькнула мысль. Конечно, я поклонюсь хоть десять раз и даже встану на колени, но говорить-то как?.. Филистимского я вообще не знал, а на языке корабельщиков из Джахи мог промолвить пару слов, да и те слова были руганью. Ругань помнилась лучше всего остального, ибо Мангабат и его мореходы приправляли бранью всякую речь. Человек не обеднеет, если будет говорить учтиво, но они определенно не слышали этой пословицы Та-Кем.

Откуда-то возник служитель, тощий и одноглазый, и я снова произнес: «Бедер! Веди меня к князю Бедеру!» Не знаю, что он понял, но проводил куда нужно, в сад при дворце. Там росли три пальмы, гранатовое дерево и еще десяток других, мною никогда не виданных, с круглыми зелеными плодами [42]. Правитель Дора, крупный мужчина в довольно чистой тунике, с серебряными браслетами на предплечьях, сидел под гранатом и пил вино. Не из кубка пил, а прямо из кувшина.

Я встал перед ним, поклонился и вымолвил:

– Ун-Амун, посланец Херихора, верховного жреца в Фивах, и Несубанебджеда, владыки Таниса, приветствует тебя! Да будет с тобою, князь, милость Амона! Да продлит он твои дни!

Мне повезло — он знал речь моей родины и ответил, почти не коверкая слова:

– Египтянин! Редкий гость в моем доме, клянусь Зевсом! И что тебе нужно?

У него было лицо с резкими чертами и шрамом от удара меча на щеке. Глаза серые, непривычного цвета, и смотрел он на меня, как смотрит кошка на мышь. Шердан, разбойник! И хоть назвал он меня гостем, но не предложил вина.

– Так чего ты хочешь, египтянин?

– У меня похитили серебро и золото, золотой сосуд и четыре серебряных, и случилось это в твоей гавани, случилось прошлой ночью, — сказал я. — Отыщи эти сосуды! Не мое это сокровище, оно принадлежит Несубанебджеду, князю Таниса, и Херихору, моему господину, и другим знатным людям Та-Кем. А еще принадлежит владыкам Библа, Сидона и Тира и тебе, князь, тоже. Я послан за кедровыми бревнами для священной ладьи Амона и могу купить их в любом городе, где захотят продать. Могу в Библе, могу у тебя.

Я сказал так в надежде, что жадность Бедера взыграет и станет он с большей охотой искать украденное. Но князь лишь покосился на кувшин с вином и спросил:

– Кто похититель?

– Бежал мореход с моего корабля, сын шакала. Его зовут Харух.

– Хмм… Харух… имя не филистимское… — Бедер поднял кувшин, сделал несколько глотков — буль-буль! — утерся широкой ладонью и молвил: — Клянусь яйцами Зевса, египтянин! Не пойму, шутишь ли ты или речь твоя серьезна! Что ты пришел ко мне? Разве обокравший тебя из Дора? Нет! Разве он моего племени? Опять же нет! — Глотнув еще вина, он продолжил: — Был бы вор из моих людей, я бы его искал, а тебе возместил пропажу из своего достояния. Но этот Харух с твоего корабля, из твоей страны, и дело это между вами, а вовсе не мое.

– Но украли серебро и золото в твоей гавани! — в отчаянии выкрикнул я. — Здесь, в Доре!

– Потому, что ты привез сюда вора, — заметил князь с ухмылкой, не выпуская кувшина из рук. — Ты… как тебя?.. Ун-Амун?.. нехорошо поступил. У меня в Доре своих воров хватает, к чему мне еще египетские! И без них свербит в заднице, ибо проходимцев здесь, как блох у собаки! То налакаются пива и не заплатят, то девку обесчестят, то украдут козу у пастухов! Так что иди, египтянин, с глаз моих. Иди на свой корабль и попытай приятелей этого Харуха. Есть же у него приятели, а может, сообщники! Вырви у них печень. Я дозволяю!

Он не хотел искать Харуха и похищенное — возможно, он даже смеялся надо мной и признавал за Харухом право красть, лишь бы кража была ловкой, а вор не попался. Верно сказано: все разбойники и воры вышли из одной утробы, все они братья и помнят об этом.

Я ощутил холод в груди и поник головой, но тут вспомнились мне слова Херихора. А сказал мудрейший так: тот, с кем Амон, уже не просто мой гонец, а посланник бога… И тогда воззвал я в душе своей к Амону-Ра, а вслух произнес:

– Послан я за лесом для священной ладьи, и для того дано мне серебро и золото. И вот похищено достояние бога, а ты говоришь — не мое это дело! Хочешь навлечь его гнев? Знай же: тяжела длань Амона и дотянется она до каждого — и до похитителя, и до того, кто не желает вора искать!

Князь вздрогнул и уставился на меня помрачневшим взглядом. Мысли его были понятны: легко обидеть человека, сказав ему: иди! — а с богом так не получится. Бог обид не прощает, и бог быстр — пальцем шевельнет, слюной подавишься, и понесут бездыханного к парасхитам… Судя по лицу Бедера, такой конец его не радовал.