Огонь и Ветер - Рина Море Страница 3

– Как? Уже? Но ведь…

– А чего ждать? И так засиделась. Можно подумать, бесприданницу с испоганенной человеческой кровью родословной все ждут. В очередь женихи выстроились и ждут – в первый же день выбирай кого хочешь, и свадьба через неделю.

– Но меня даже ко двору не представили.

– Вот завтра пусть и представит тебя как свою невесту. Он служит при дворе камердинером.

– Слугой, которому дарована великая честь открывать перед монаршей особой двери и подавать рубашки?

Мой папа был капитаном, воином. Он презирал придворных служак, и я у него этому научилась тоже. Владыке половины мира ты приносишь рубашки или моей сварливой толстой бабушке, большое жалованье за это получаешь или скудное – ты все равно слуга, посвятивший жизнь подношению рубашек. Ты жалок. Детям стихии положено быть воинами, первооткрывателями, творцами, а не подавальщиками рубашек!

Выйти замуж и отдать свою стихию ничтожеству? Лучше пойти на любой риск и сбежать. Пусть меня казнят в храме Ильтсар и моя стихия вольной птицей умчится в небо, но не окажется в липких ладошках раба!

– Я не выйду замуж за мужчину, которого вижу впервые в жизни, – мой голос звучит твердо.

– Да кто тебя спрашивать будет?! – фыркает бабушка.

– По закону вы не имеете права меня заставить.

– Деточка, – она вздыхает, – пойми, пожалуйста, наконец: у тебя нет приданого. Совсем. У тебя нет связей и влиятельных родственников. Твоя бабушка по материнской линии была человеком. Ты на четверть человек – это ужасно! Ты. Никому. Не. Нужна. Счастье, что нашелся мужчина, готовый взять тебя замуж. Я два месяца по всем знакомым такого искала! Твоя мать ведь об этом не подумала. Она ни на что не способна. Да без меня ты умрешь! – она уже кричала, выпучив на меня маленькие коричневые глазки.

Я чуть не расхохоталась ей в лицо. И чуть не плюнула в него же. Ваш сын, мой отец, позаботился обо мне прежде вас, бабуля. Я не такая, как вы и другие женщины-саганы, мне не нужен мужчина, чтобы не сойти с ума. Я свободна!

– Я лучше умру, чем выйду замуж за кого попало! – кричу в ответ, топая ногой.

Бабушка неожиданно успокоилась, усмехнулась даже:

– Будешь умирать – посмотрим, как ты запоешь. Дура молодая, думает, ее тут принц ждет. Ничего, съездишь послезавтра на бал, посмотришь, как тебя все женихи десятой дорогой обходят, – быстро присмиреешь. Марш переодеваться немедленно! И попробуй мне при госте норов свой показывать. Выпорю – до свадьбы сидеть не сможешь.

Хлопнув дверью, бегу в свою комнату. Ненавижу. Она заботится обо мне, как умеет, я это понимаю, но все равно ее ненавижу. Если вам хотят сделать «как лучше» против вашей воли, это отвратительно. Нет ничего хуже, чем злоба, замаскированная под доброту. Я же никому не причиняю вреда, почему меня просто нельзя оставить в покое? Надо придумать план действий. Выдать меня замуж против моего согласия они все же не могут. Буду тянуть время.

Мы приехали вчера поздно ночью, дорожный сундук с моими вещами еще не разобрали. Роюсь в платьях. Их у меня немного, и все не подходят для светского выхода. Мы с мамой никуда не выезжали, взрослой я никогда не танцевала на балах, не присутствовала на светских приемах. В детстве, я помню, когда приезжал папа, он любил устраивать веселые праздники, меня всегда наряжали и выводили к гостям.

Выбрала белое платье с короткими рукавами, отороченное узкой полоской кружева по краю выреза. Оно совсем простое, зато новое, не потрепанное и не застиранное. Покружилась перед зеркалом.

Я знаю, что меня нельзя назвать красавицей, но я себе нравлюсь. Моя внешность – это отражение моей стихии. Стройность, исключительно тонкая кость, отсутствие пышных женственных форм, невысокий рост – все предназначено для полета. Кожа светлая и тонкая до прозрачности, видны все жилки. Волосы черные, тонкие, недлинные – никогда не удавалось отрастить их ниже лопаток. Зато они легко разлетаются на ветру и так ярко блестят на солнце! Лицо бледное, глаза черные, как ночное небо, ресницы длинные. Вот ресницами могу гордиться, другими частями тела женихов, видимо, и вправду не привлечь. И почему меня это совсем не огорчает?

Бабушкину горничную, толстую и мрачную копию своей госпожи, только человеческой расы и несколько меньших размеров, мои волосы довели до слез. Она, наверное, час возилась с моей прической. Пыталась завить волосы в локоны, но кудряшки почти сразу распрямлялись, намертво, казалось бы, закрепленные шпильки падали на пол. От липкой дряни, которой горничная хотела полить мою голову, чтобы прическа держалась, мне удалось отбиться. Вконец отчаявшись, служанка расплакалась и убежала. Тут же постучался слуга от бабушки, сказал, что меня ждут. Я слегка пригладила волосы и смело пошла навстречу судьбе. Может, этот бабушкин избранник испугается уродства невесты и сбежит?

Увидев жениха, я поняла, что этого сагана не испугать ничем. После того что ему доводится каждое утро лицезреть в зеркале. Он среднего роста, толстоват, как и все земляные. Голову уже проела плешь, кожа на лице неровная, угреватая. Немолод. Сильные саганы до самой смерти кажутся юными, у этого, видимо, связь со стихией очень слаба.

Мама с высокой прической, в своем лучшем бледно-бирюзовом платье, которое я любила с детства, сидит рядом с бабушкой. Лицо бледное, испуганное, смотрит на потенциального зятя чуть ли не со слезами. Не бойся, мам, твоя дочь не даст себя в обиду.

– Знакомьтесь, моя внучка, л’лэарди Сибрэйль Верана, – цедит бабушка, не отрывая взгляда от меня. Прической, видимо, любуется. – Сибрэйль, это л’лэард Карташ Нисим, камердинер Его Императорского Величества!

Приседаю в реверансе, с непривычки довольно неуклюже, не уверена, что все выполнила верно.

– Очень, очень приятно, – с энтузиазмом восклицает камердинер. Подскочил, толстые пальцы схватили мою руку, блинообразные губы смачно прижались к запястью, оставив мокрый след.

Как и подобает благопристойной девице, молча и чинно сажусь на край дивана рядом с мамой. Незаметно вытираю обслюнявленную руку о юбку.

Говорит бабушка. Вначале о погоде, потом начинает рассуждать о важности придворной службы. О счастье каждый день находиться так близко к Его Императорскому Величеству. Камердинер краснеет от удовольствия, приосанивается. Но, слушая бабушку, он смотрит прямо на меня, буквально пожирает глазами.

Я не очень знакома со столичными нравами, но, мне кажется, в любом обществе в упор рассматривать женщину просто неприлично.

В просторной гостиной темно и душно, лучики солнца едва пробиваются между тяжелыми бархатными портьерами. В доме бабушки все надежно, основательно – большая грубая мебель, которую невозможно сдвинуть с места, высокие кресла, низкие потолки. Плешивый толстый человечек в коричневом костюме бесстыдно разглядывает меня, поглаживая взглядом от кончиков туфель до лица. Если бы я хоть на минуту отчаялась, поверила всерьез, что должна буду принадлежать человечку в коричневом, вручить ему свое тело, сердце и ветер, рожать от него детей и выполнять его капризы, наверное, у меня была бы истерика, обморок или стошнило бы.