Неночь - Джей Кристофф Страница 3

Кровь.

– Почему ты не сказала, что это твой первый раз? – спросил он.

Она промолчала. Уставилась на алый блеск на кончиках своих пальцев.

– Прости, – прошептал он.

Тогда девушка посмотрела на него.

И быстро отвернулась.

– Тебе не за что извиняться.

Она запрыгнула на него и прижала коленями. Его рука – на ее запястье, ее стилет – у его шеи. И спустя чуть ли не вечность, затерявшуюся между борьбой и шипением, укусами и мольбами, кинжал, такой острый и поразительно твердый, наконец вошел в плоть, проткнув насквозь его шею и задев позвоночник. Мужчина втянул воздух, возможно, желая заговорить (но что тут скажешь?), и она увидела в его глазах боль – боль, о, Дочери, до чего же ему больно! Лезвие было внутри него – ОНА была внутри, – пронзая всей мощью, пока мужчина пытался вскрикнуть, но рука девушки заглушала поток его воплей.

Мужчина в смертельном ужасе начал царапать ее маску, пока девушка проворачивала кинжал. Совсем не как в ее жутких фантазиях об этом моменте. Его бедра раздвинулись, из шеи хлынула кровь. Он забил ногами о матрас, желая, чтобы она остановилась. Подождала.

Неужели такими и должны быть ощущения?

Неужели все так и должно происходить?

Если все пойдет наперекосяк, это будет ее последняя неночь в этом мире. Она знала, что первый раз обычно наихудший. Девушка думала, что не готова; недостаточно сильная, недостаточно жестокая. Думала, что подбадривания старика Меркурио не помогут в ее случае.

«Не забывай дышать, – советовал он. – Все быстро закончится».

Мужчина брыкался, но она крепко его держала, всерьез задумавшись, будет ли так всегда. Девушка представляла себе этот момент как некое злодеяние. Просто жертва, которую он должен принести, и нечем тут наслаждаться. Но сейчас, оказавшись в таком положении, она подумала, что это прекрасное искусство, почти балет. Его спина выгнулась. Глаза наполнились страхом, когда руки сорвали с ее лица маску. Блеснув лезвием, она снова пронзила мужчину кинжалом, зажав ему рот рукой, кивая и успокаивая чуть ли не материнским голосом в ожидании, когда же все закончится.

Он царапал ей щеку, комната наполнилась вонью от его дыхания и дерьма. И в эту секунду она мельком ощутила, как ужас порождает сострадание, несмотря на то, что мужчина заслуживал такой смерти и еще сотни других. Вытащив стилет, она снова погрузила лезвие в его грудь и почувствовала что-то горячее на своих руках, вытекающее и заливающее все вокруг, в то время как мышцы мужчины напряглись. Он вцепился в ее ладони и вдохнул в последний раз перед смертью, после чего сдулся под весом девушки – мягкий, влажный и бескостный.

Она сделала глубокий вдох. Слизнула что-то соленое с губ. Выдохнула.

Затем скатилась с него, сминая простыни под собой. Коснувшись лица, обнаружила что-то теплое и влажное. Оно на ее руках и губах.

Кровь.

– Услышь меня, Ная, – прошептала она. – Услышь меня, Мать. Эта плоть – твой пир. Эта кровь – твое вино. Эта жизнь, ее конец – мой подарок тебе. Прими его в свои объятия.

Кот из теней наблюдал со своего места в изголовье кровати. Наблюдал так, как может только незрячий. Не произнося ни звука.

Да это было и не нужно.

Тусклый солнечный свет блестел на ее коже. Черные, как вороново крыло, волосы намокли от пота и лезли в глаза. Она надела кожаные брюки, натянула через голову гранитно-серую рубашку, обулась в сапоги из волчьей шкуры. Измученная. Запятнанная. Но все равно радостная. Чуть ли не довольная.

– Комната оплачена на всю неночь, – сказала девушка. – Если она тебе нужна.

Красавец наблюдал за ней с кровати, подперев рукой голову.

– А деньги?

Она кивнула на мешочек рядом с зеркалом.

– Ты моложе, чем мои обычные клиентки. Мне редко попадаются девственницы.

Девушка посмотрела на свое отражение: бледная кожа, темные глаза. Выглядит моложе своих лет. И хотя свидетельство об обратном подсыхало на ее коже, какое-то мгновение ей не верилось, что она уже не просто девчонка. Не просто кто-то слабый и напуганный, кто-то, кого не смогли закалить даже шестнадцать лет в этом городе.

Она заправила рубашку в брюки. Проверила, на месте ли маска арлекина, спрятанная в плаще. На месте ли стилет на ремне. Блестящий и острый.

Скоро палач покинет таверну.

– Мне пора, – сказала она.

– Можно спросить, ми донна?

– Ну спрашивай…

– Почему я? Почему сейчас?

– Почему бы и нет?

– Это не ответ.

– Думаешь, мне стоило поберечь себя, не так ли? Что я – какой-то подарок, который отдали не в те руки? И теперь навсегда испортили?

Юноша ничего не ответил, просто смотрел на нее своими бездонными глазами. Красивый, как картинка. Девушка достала сигариллу из серебряного портсигара. Прикурила ее от одной из свечек. И затянулась.

– Я просто хотела узнать, каково это, – наконец произнесла она. – На случай, если умру.

Девушка пожала плечами и выдохнула дым.

– Теперь знаю.

И скрылась в тенях.

Тусклый солнечный свет блестел на ее коже. Гранитно-серый плащ ниспадал с плеч, в его тени она пряталась от беспощадного света. Она стояла под мраморной аркой на площади Нищего Короля; безликое третье солнце маячило в небе. Воспоминание о кончине палача подсыхало вместе с пятнами крови на ее руках. Воспоминание о губах красавца подсыхало вместе с пятнами на ее брюках. Измученная. Уставшая. Но все равно радостная. Чуть ли не довольная.

– Значит, не сдохла.

Старик Меркурио наблюдал за ней с другой стороны арки: треуголка надвинута на лоб, между губ зажата сигарилла. Почему-то он выглядел теперь не так внушительно. Худее. Старее.

– Но не потому, что бездельничала, – ответила девушка.

Затем она взглянула на него: грязные руки, мутные глаза. Стар не по годам. И хотя свидетельство об обратном подсыхало на ее коже, какое-то мгновение ей не верилось, что она уже не просто девчонка. Не просто кто-то слабый и напуганный, кто-то, кого не смогли закалить даже шесть лет под его опекой.

– Мы не скоро увидимся, не так ли? – спросила она. – Возможно, никогда.

– Ты об этом знала. Это твой выбор.

– Не уверена, что у меня когда-нибудь был выбор.

Она раскрыла кулак, и на ладони показался мешочек из овечьей шкуры. Старик взял подношение и пересчитал содержимое мешочка пальцем, испачканным в чернилах. Постукивающие. Окровавленные. Двадцать семь зубов.