Хроники искателей миров. Стеклянное проклятие - Томас Тимайер Страница 3

Настоящей душой дома была Элиза, темнокожая уроженка Гаити. Она была верной спутницей ученого, его ближайшим другом и помощницей. Вдобавок Элиза обладала таинственными способностями, которые казались граничащими с волшебством. Например, она могла установить связь с другими людьми с помощью одного лишь усилия мысли. Оскар понятия не имел, как это происходит, но, тем не менее, факт оставался фактом. Он и сам не раз испытал это на себе.

В доме имелась еще одна дама – киви Вилма. Эта странная нелетающая новозеландская птица и сегодня составляла компанию молодежи. С помощью портативного переводчика – лингафона – птичьи звуки и сигналы удавалось перевести на человеческий язык, но Вилма была не слишком многословной. Ее словарный запас был довольно ограниченным, и состоял преимущественно из слов, которыми киви описывала свое состояние: «голод», «жажда», «устала», «весело», «грустно» и прочих в том же роде. Так что на долгие беседы с Вилмой рассчитывать не приходилось. И тем не менее, птица умела говорить, пусть и при помощи технического изобретения, сделанного Гумбольдтом и особого витаминного корма, который Вилма ежедневно получала, – и само по себе это было удивительно. Кроме того, витаминизированный корм изменил естественный биологический ритм жизни птицы, и вместо того, чтобы быть активной по ночам, как ее родичи в Новой Зеландии, Вилма приспособилась к дневному существованию и стала спутницей Гумбольдта во всех его экспедициях.

Вот, собственно, все, кто обитал под этим кровом. Не такая уж большая семья – в Берлине можно найти и побольше.

Оскар покосился на друзей. Несмотря на то что они уже могли бы считаться молодыми людьми, в отличие от него, им пришлось только сейчас начинать учиться читать и писать. На улице обучают совсем другим вещам. Однако им разрешалось присутствовать на занятиях по латыни, если, конечно, у них имелось желание проникнуть в тайны этого нелегкого языка. И как они умудряются делать такой заинтересованный вид? Неужели только ради того, чтобы угодить своему работодателю?

Но спорить с Гумбольдтом по этому поводу было бессмысленно. Все равно, что тушить огонь нефтью. Эта мысль заставила Оскара улыбнуться. Наверное, немножко огня сейчас не помешало бы, чтобы прогнать холод, от которого коченеют руки и ноги. Юноша как раз собирался продолжить записывать под диктовку строгого наставника, когда с кончика его пера сорвалась капля чернил и шлепнулась на бумагу. Вязкая жидкость потекла по наклонной плоскости парты. Оскар молниеносно отодвинулся, чтобы струйка чернил не угодила на брюки, и при этом толкнул Шарлотту. Раздался грохот – на пол свалилась чернильница, расплескав все свое содержимое по дубовому паркету.

– Нельзя ли поаккуратнее! – Шарлотта вскочила, в ужасе уставившись на свое платье. – Посмотри, что ты натворил! Я же хотела надеть его сегодня вечером!

Тут же над ними вырос Гумбольдт, грозно сверкнув глазами.

– Что тут происходит?

– Мне очень жаль, – растерянно пробормотал Оскар. – Я… я задумался. Мне было холодно, и я перестал следить за своей ручкой.

Гумбольдт, взглянув на чернильную лужу на полу, поджал губы.

– Принеси тряпку и убери это безобразие. Шарлотта, ступай к Элизе. Она знает, что делать. В остальном не вижу никаких причин для смеха. Я хочу, чтобы вы просклоняли слово «домина» – «госпожа» – в единственном и множественном числе. И поживее!

Оскар принес ведро, тряпку и принялся оттирать чернила.

– Неужели необходимо заучивать все эти склонения? – недовольно ворчал он. – Кажется, сегодня Сочельник, все готовятся к Рождеству. Везде праздничное настроение, кроме нашего дома. А ведь столько всякого еще нужно сделать! – быстро добавил Оскар, заметив складку, появившуюся между бровями ученого.

– Сочельник – не повод для безделья, – ответил Гумбольдт. – По крайней мере, первая половина этого дня ничем не отличается от всех остальных. Не только вам приходится сегодня работать. На праздники я ничего вам не задаю, но сегодня мы занимаемся до полудня. Обсуждение закончено.

Но Оскар не сдавался:

– Тогда почему бы не заняться чем-нибудь интересным? Географией, например, или химией? Даже в университетах читают специальные рождественские лекции. По крайней мере, мне об этом рассказывали, – добавил он.

– Чем тебя не устраивает латынь?

Оскар сполоснул тряпку и выжал ее.

– Такая скучища! Мертвый язык, на котором никто больше не говорит.

– Чепуха! – возразил Гумбольдт. – Латынь – язык большинства наук о природе. Даже в зоологии, не зная латыни, ты не сможешь разобраться в названиях тех или иных видов или правильно классифицировать их. Кроме того, владея латынью, гораздо легче освоить большинство романских языков. Ну, а теперь все-таки продолжим, – он повернулся к доске.

Но Оскар не сдавался.

– А зачем тогда лингафон, – заметил он, – если все равно приходится изучать языки?

– Как тебя понимать?

– Я говорю о нашем приборе-переводчике. Почему мы должны зубрить слова и грамматику, если у нас есть устройство, которое может переводить с любого языка – даже с такого, который в Европе до сих пор не известен. С его помощью «заговорила» даже Вилма. Почему бы не пользоваться лингафоном, а сэкономленное время потратить на что-нибудь более полезное?

Гумбольдт скрестил руки на груди.

– Ни один, даже самый совершенный прибор не может заменить изучение языка. При этом в первую очередь развивается логическое мышление и организуется мыслительный процесс, – ответил Гумбольдт. – Что помогает сохранять голову ясной. Кроме того: а как быть, если отсутствует источник электрического тока или лингафон испортится? Техника – вещь очень хрупкая, и далеко не всегда исправно служит в тех местах, куда нас время от времени заносит. Вы же не хотите закончить жизнь в котле у каких-нибудь полудиких аборигенов только потому, что поленились как следует развить языковой центр своего мозга? – Он протянул руку Оскару, помогая ему подняться. – Довольно тебе возиться с этим. Иди садись, и продолжим.

Оскар уселся на место, чувствуя себя круглым идиотом. Нашел с кем ввязаться в спор! Гумбольдт был человеком, который привык добиваться того, чего хотел. Так сказать, прирожденным победителем. Это было у него в крови. Как и у его отца, знаменитого натуралиста Александра фон Гумбольдта. Если, конечно, они и в самом деле были отцом и сыном. Он уже совсем было решил, что этот Святой вечер – худший в его жизни, когда раздался громкий стук в парадную дверь.

Гумбольдт помедлил, выглянул и только после этого покинул кабинет, ворча на ходу:

– Дадут ли мне в этом доме хоть полчаса покоя!