Золушки нашего Двора - Лесса Каури Страница 3

Между тем король кивнул на невесту старшего сына будто на предмет интерьера:

– Для нее готовят покои, Арк. Ты собираешься таскать девушку с собой целый день или дашь ей возможность отдохнуть?

– Нет, отец! – покачал головой тот. – Она будет жить со мной, в моих покоях, спать со мной, в моей кровати. Я слишком долго ее ждал, чтобы теперь отпускать!

– Ты нарушаешь установленный порядок, сын! – поднял брови не ожидавший отпора король.

– А мне плевать, – открыто улыбнулся принц, становясь неуловимо похожим на безалаберного младшего брата.

– Ваше величество, – робко подала голос Бруни, – я не устала! Мне не надо отдыхать!

– Они спелись, слышь, братец? – Редьярд страдальчески посмотрел в дверной проем, в котором знаком вопроса застыл королевский шут.

Дрюня, подойдя, кивнул принцу как ровне, а перед Матушкой опустился на колени и, взяв ее руки, прижал к своим щекам.

– Так это ж маменька, Рэд! – воскликнул он, лукаво взглянув на его величество. – Она всегда говорит правду! Как и твой сын!

– Я иногда умалчиваю, – признался Аркей.

– Тебе положено! – буркнул король, поднимаясь. – Идем, Дрюня, надо переговорить с рю Виллем! А тебя, дорогой строптивец, в твоем кабинете ждет гора бумаг, которые я не удосужился посмотреть. Можете читать их вдвоем, – хмыкнул он, – коли оба не устали!

И вышел в сопровождении шута.

Кай с улыбкой посмотрел на Бруни.

– Вот и начинаются скучные будни, родная, а мы еще даже не поженились!

– А что там за бумаги? – с опаской спросила Матушка.

– Сметы, балансы, доклады и кляузы… Рутина, которую отец предпочитает сваливать на меня. Идем! Позавтракаем в кабинете!

Покои принца Аркея занимали массивную юго-западную башню дворца. На первом этаже пустовала огромная зала для танцев, на втором располагались библиотека и кабинет его высочества, а на третьем находились жилые покои и приватные помещения, куда были вхожи лишь приближенные. Подступы к башне и внутренние переходы охраняли гвардейцы в синих мундирах – из личного полка Аркея.

Зайдя в кабинет, принц крикнул в открытую дверь:

– Лисс!

Строевым шагом в комнату зашел парнишка в форме гвардейца. Уставился на командира с немым обожанием, покосился на Бруни.

– Прикажи принести нам завтрак сюда, мой друг, – кивнул ему принц. – Запеченную птицу, омлет с зеленью и булочки с маслом. Теплого молока и морса. Немного меда.

– Есть! – отсалютовал тот и, красуясь каждым движением, покинул кабинет.

– Это мой адъютант – Лисс Кройсон, – пояснил принц, усаживая Бруни в кресло у стола, – но все зовут его просто Лисенок.

– Такой молоденький? – удивилась она. – Сколько ему?

– Шестнадцать. Когда он попал в мой полк, ему едва исполнилось девять.

– И он воевал? – с ужасом спросила Бруни.

– Наравне со всеми, – тяжело вздохнул Кай. – Полк стал для него семьей, а во мне он до сих пор видит старшего брата, хотя никогда в этом не признается! Итак, чем займешься?

Матушка видела, что ее Кай уже там, с головой в этих бумагах, которые погребли под собой стол.

– Можно я погуляю по башне? – спросила она. – Должна же я разведать обстановку, в которой мне придется жить?

Принц рассеянно улыбнулся.

– Иди, конечно. Как принесут завтрак, я велю Лисенку тебя разыскать!

Матушка поднялась и направилась к выходу. На пороге оглянулась. Аркей сравнивал два документа, держа их перед лицом, смешно крутил головой и щурился, напоминая сову, застигнутую утренним светом. Бруни коротко вздохнула – рутина, похоже, станет ее извечной соперницей в битве за внимание мужа… Мужа! Страшно-то как…

Усилием воли заставив себя не думать о предстоящей свадебной церемонии на глазах у всего Вишенрога, она направилась к лестнице, ведущей в личные покои принца. Из круглого помещения, затянутого мохнатыми северными коврами, вели четыре двери. Пройдя в первую, Бруни обнаружила купальню, уступавшую по размеру той, в которой ей уже довелось побывать.

Здесь было тепло и уютно. Из небольшого окна лился дневной свет на мозаичный, в теплых оранжево-коричневых тонах пол. Широкая деревянная скамья была крыта медвежьей шкурой, на которую набросили льняное покрывало, расшитое традиционным орнаментом. На бронзовых крюках висели полотенца, маня своей мягкостью, а на деревянном столике рядом с ванной стояла ваза со свежими яблоками и кувшин с водой.

Через боковую дверь купальни Матушка попала в следующую комнату, больше похожую на гостиную, чем на библиотеку. Низкие диваны у стен, невысокие книжные шкафы между ними, не перекрывающие оконные проемы. Легкие занавески. Интерьер украшали искусно выточенные из дерева фигурки. Небольшой камин был облицован плитами черного как ночь лазурита, взблескивающего искрами породы. А на полке над ним стояли песочные часы и секстант.

Гостиная не для гостей.

Для того чтобы побыть наедине с собственными мыслями, любимыми книгами… Гостиная человека, для которого одиночество стало верным другом!

Бруни сморгнула невольные слезы. Интерьеры рассказывали ей о Кае больше, чем он сам.

Следующей оказалась спальня. Те же теплые коричнево-бежевые тона, которые Матушке так понравились в купальне. Три окна-эркера в дальней стене выходили на Тикрейскую гавань, из левого была хорошо видна Золотая башня и голые сейчас ветви Вишенрогского парка, который растворялся в садах, окружавших город с юго-запада. Кровать без балдахина, широкая и удобная, была застелена простым, напоминающим солдатское одеяло, покрывалом. С правой стороны на прикроватном столике – миниатюра на костяной пластинке, в цветах таких же сдержанных, как и все в этой комнате… Бруни остановилась, разглядывая ее издали. Свет из окон будто концентрировался на ней, не бликовал и не слепил, даря коже нарисованной женщины мягкое сияние, делавшее изображение почти живым. Матушке не требовалось ответа на вопрос, кто это? Портрет королевы Рейвин висел в доме Клозильды Мипидо, знала Бруни и другие дома, в которых изображения ее величества почитались наравне с алтарями Индари. «Кто бы мог подумать, – однажды сказала мать, – что девочка из угасающего рода Северных князей, о которых люди судачат, будто все их богатство – высокомерие, станет доброй королевой для всего ласурского народа!»

Матушка протянула руки к миниатюре, желая взять ее и разглядеть поближе. Но не посмела. Женщину на костяной пластинке, несомненно, звали Рейвин, но такую Рейвин она видела впервые. Художник поймал редкое мгновение откровения личности – в задумчивом и печальном выражении темных глаз, в нежных тенях на белоснежной коже, в чуть опущенных уголках четко, как у Кая, очерченного рта. О чем думала ее величество, позируя художнику, имени которого не знала трактирщица с площади Мастеровых? О неумолимом течении жизни? О прихотях судьбы, забросившей девушку из сурового края в центр цивилизации, бурлящий заговорами и интригами? Или о новом приюте для детей-сирот под патронажем короны?