Камень предтеч - Андрэ Нортон Страница 3

Забыв о двери, я шатаясь, побрел вперед с единственным намерением: оказаться внутри, подальше от шума, поднявшегося на улице. Тут я оступился и упал на колени, лицом вперед, однако извернулся и вскочил, держа лазер наготове. Дверь уже закрывалась, заслоняя от меня бегущих по улице людей, сжимающих в руках сверкающие при свете факела ножи.

Тяжело дыша, я проследил за тем, как дверь закрылась, затем с облегчением сел. Пока я не попал на этот островок безопасности, я даже не подозревал, какого напряжения мне стоило бегство. Как приятно было просто сидеть на полу и знать, что больше не нужно никуда бежать.

Наконец я собрался с силами, натянул ботинки и огляделся. Хамзар, рассказывая о святилище, упомянул только лицо на двери и тот факт, что преступник, попав сюда может не опасаться преследователей. После такого рассказа я думал, что попаду в храм, а оказался в узком коридоре без дверей. Совсем рядом со мной была каменная стойка с двумя пропитанными маслом факелами, которые ярко горели, заставляя светиться глаза-маяки на двери.

Я встал и обошел эту преграду, ожидая увидеть того, кто поддерживал огонь в ночи, но, повернувшись спиной к свету, обнаружил только продолжение коридора, пустого, в темном конце которого могло скрываться что угодно. Я осторожно двинулся вперед.

Стены, выложенные из желтого камня, добываемого неподалеку (им же были вымощены центральные улицы), не были украшены живописью, в отличие от стен тех местных храмов, в которых мне удалось побывать раньше. Широкие плиты пола были сделаны из этого же камня, да и потолок, насколько мне удалось разглядеть тоже.

Местами они были стерты ногами, как будто по ним ходили уже несколько столетий. Кроме того, повсюду на полу виднелись темные пятна, расположенные как попало, и это наводило на неприятную мысль: некоторые из тех, кто приходили сюда до меня, страдали от ран, полученных во время бегства, однако позднее никто не сделал ни малейшей попытки уничтожить эти следы.

Я добрался до конца коридора и обнаружил, что он круто сворачивает направо, этого не было видно, пока я не подошел к повороту вплотную. Налево была стена. В узкий проход не попадал свет факелов, и в нем было почти также темно, как в переулках. Я вглядывался в темноту, жалея, что у меня нет с собой фонарика. Наконец, уменьшив мощность лазера до минимума, я выпустил пучок белых лучей, которые оставили глубокий след на покрытых пятнами плитах пола, но осветили мне дорогу.

Сделав всего четыре шага, я оказался в квадратном помещении, и луч моего лазера коснулся незажженного факела, закрепленного в кронштейне стены. Тот вспыхнул, и я, заморгав, выключил оружие. Я стоял в комнате, обставленной так, как мог быть обставлен номер в дешевой гостинице. На противоположной стене висела каменная раковина, в которую тоненькой струйкой стекала вода, она не переливалась через край, а снова уходила в стену.

Кровать с веревочной сеткой была прикрыта циновкой из сухих, тонко пахнущих листьев. Постель не слишком удобная, но все же на ней можно отдохнуть. У маленького столика стояли два табурета. Все грубое, без привычной резьбы, хотя и отполированное от долгого употребления. В нише напротив кровати лежали фляги из темного металла, маленькая корзиночка и колокольчик. В комнате не было дверей, выйти из нее можно было только через коридор, по которому я пришел. Мне подумалось, что хваленное убежище становилось тюрьмой для человека, которому не хватало смелости покинуть его.

Я вытащил факел из кронштейна и с его помощью осмотрел стены, пол, потолок, но не нашел ни малейшего отверстия. В конце концов я воткнул его на место. Потом мое внимание привлек колокольчик, лежавший возле фляги. Колокольчик наводил на мысль, что им можно подать сигнал. Возможно, я получу какое-либо объяснение происходящему. Я позвонил изо всех сил. Несмотря на свои размеры, он лишь приглушенно звякнул, однако я позвонил еще несколько раз, ожидая ответа, которого так и не последовало, наконец я швырнул его в нишу и сел на кровать.

Когда я получил ответ на свои нетерпеливые призывы, он застал меня врасплох: выхватив лазер, я вскочил на ноги. Голос, раздававшийся непонятно откуда, в нескольких шагах от меня, произнес:

– К Носкальду ты пришел, пребудь же в его тени, пока не угаснет четвертый факел.

Лишь через мгновение я понял, что голос говорил не на шепелявом местном языке, а на бейсике. Но тогда они должны знать, что я – иномирянин.

– Кто ты? – мои слова сопровождались глухим эхом. – Дай мне взглянуть на тебя.

Тишина. Я снова заговорил, сперва обещая награду, если они сообщат о моем бедственном положении в порт, потом угрожая карами, которые постигнут их за зло, причиненное иномирянину, хотя, думаю, они были достаточно умны, чтобы понять, насколько пустыми были эти угрозы. Я не получил никакого ответа, даже знака, что мог быть записан на пленку. Я не знал также, кем были здешние стражи. Священнослужителями? Но тогда, подобно зеленорясым, они не окажут мне никаких услуг, кроме тех, что налагаются на них обычаем.

Наконец я свернулся на кровати и уснул: мне снились сны, очень яркие сны, которые были не порождением дремлющего сознания, но воспоминаниями о прошлом. Я заново переживал некоторые события своей долгой жизни, говорят, это иногда происходит с умирающим.

Истоки моей жизни терялись в тени другого человека – Хайвела Джорна; в свое время это имя было известно на многих планетах; он чувствовал себя уверенно в таких местах, где даже патруль проходит на цыпочках, опасаясь, что его появление приведет к насилию и кровопролитию. Прошлое моего отца было окутано туманом, как мелководные заливы Хаваки после осенних штормов. Я не думаю, что кто-нибудь, кроме него самого, знал о нем все, во всяком случае, мы не знали. Спустя годы после его смерти по крупицам из намеков я восстанавливаю его образ, и каждый раз мне открывается что-то новое, и я вижу Хайвела Джорна в ином свете. Я был еще совсем маленьким, когда тот орган, который заменял ему сердце, сжимался от внезапного предчувствия, и он принимался рассказывать истории, основанные, вероятно, на его собственных приключениях, хотя действующим лицом в них он всегда делал другого человека. Рассказывая их, он пытался научить слушателей, как надо торговать или вести себя в затруднительной ситуации. Он говорил в основном о вещах, а не о людях, которые были случайными персонажами, владельцами редкостей или произведений искусства.

Лет до пятидесяти по планетному исчислению отец был главным консультантом Истамфы, стоявшего во главе сектора воровской гильдии. Отец не только не скрывал принадлежности к этой организации, но даже гордился ею. Очевидно, у него был врожденный талант, который он развил постоянными упражнениями, – талант оценивать необычные вещи, попадающиеся среди награбленного; его ценили и ставили гораздо выше рядовых членов этого подпольного синдиката. Однако он не был честолюбив и не стремился к власти, а возможно, просто хотел остаться в живых, и у него хватило ума не делать себя мишенью для чужих амбиций.

Затем Истамфа повстречался с бродячим цветком бореры – кто-то, у кого было честолюбие, подбросил этот цветок в его частную коллекцию экзотических растений – и скоропостижно скончался. Отец благоразумно отказался от участия в борьбе за власть. Вместо этого он откупился от гильдии и перебрался на Ангкор.