Влечение - Елена Усачева Страница 3

– Мы сейчас тоже увидим.

Стешка одернула на себе куртку, смахнула с меховой оборки на воротнике невидимую пылинку.

– Учитесь, карапузы!

И Малинина поплыла через двор. Мимо грузовика, мимо лавочки – к подъезду. Под навесом кто-то стоял. Я и не слышала, как он вышел.

Какой-то парень…. Темные волосы, высокий, худой, на лицо падает тень от козырька над входом в подъезд. В джинсах, джинсовой же куртке, в черных перчатках.

Мне вдруг стало жарко. Ладони вспотели, так что захотелось сунуть их под холодную воду. Сердце тревожно забилось, словно предупреждая об опасности. Я удивленно оглянулась. Сто лет знакомый двор, покачивающиеся от ветра качели, ржавая горка, пыльные машины, уткнувшиеся в пригорок, неуклюжий грузовик. Репина с Семеновой следят за Стешкой. Что это со мной?

Малинина остановилась перед незнакомцем, картинно положив руку себе на бедро. Катя с Галей сделали несколько непроизвольных шагов вперед – не услышат, так хотя бы увидят.

У подъезда разговаривали. Причем было заметно, что Стешка нервничает – она терла руки, постоянно поправляла волосы. Парень же был неподвижен.

Вот Малинина достала сотовый телефон. Катя с Галей переглянулись.

– Обалдеть! – выдохнула Семенова.

Я мельком глянула на Катьку, а когда снова повернулась к подъезду, парня уже не было.

Я помотала головой. С недосыпу я не успеваю следить за действительностью?

– Девчонки… – Стешка шла обратно, вертя перед собой телефонной трубкой. – Танцуйте! Я его сфоткала.

– А номер дал? – Глаза Репиной горели от восторга.

– Прикиньте, у этого красавчика нет сотового!

Действительно, странно. У кого это в наше время нет сотового?

– Сказал, что скоро купит. Я ему оставила свой номер!

– Зовут как? – Семенова была скорее равнодушной.

– Его зовут… – На Стешкином лице появилось удивление, она недовольно стукнула кулачком о ладошку, пытаясь вспомнить. – Он же говорил! Не то Вася, не то Ваня… Блин! Что-то простое.

– Может, Веня? – вылезла вперед Репина.

– Да какой Веня! – отмахнулась от нее Малинина и щелкнула пальцами. – Вот ведь! Только что помнила…

– Фотку показывай, – напомнила Катя.

Не знаю почему, но я подошла ближе. Меня Стешкины дела, конечно, не касаются, но стало вдруг любопытно – кто это теперь будет у нас в доме жить?

Наманикюренный ноготок ткнул в клавиши телефона.

– Ну и куда же делось? – нахмурилась Малинина.

Девчонки тянули шеи, пытаясь заглянуть в экран. Там была одна чернота.

– Вот черт! Не сработало?

На душе снова стало тревожно, и я быстро пошла прочь. Что-то последнее время я уж очень впечатлительная…

Новый жилец не выходил у меня из головы. На первом этаже нашего подъезда около лифтов есть неприметная деревянная дверь. Она ведет в полуподвал. Мы все называем его мастерской. Хотя, может быть, его планировали и для чего-то другого, например, хотели устроить склад или магазин, но там долгое время жил художник. Поэтому полуподвал и стал мастерской. Художник уехал. Помещение пустовало недолго.

Репина всем успела растрезвонить о шумном переселении. Стешка таинственно прикрывает глаза. Делает вид, что фотография у нее есть. Девчонки ее не разоблачают, а мне это просто неинтересно. Смешно наблюдать, как от всех рассказов хмурится Петька Синицын. Стешка все еще решает, с кем она, и Петька у нее как запасной аэродром. Как что не удалось, она возвращается к Синицыну. Петька почему-то терпит. Хотя глядя на него, ни за что не поверишь, что он может быть терпеливым – здоровенный, широкоплечий, ходит в качалку и занимается чем-то боевым. Дзюдо, что ли.

Я сижу на крайнем ряду около окна и смотрю на березу, на ее поникшие плети с желтыми листьями, почерневшими на кончиках от утренних заморозков. Смотрю на истончившиеся ветки и потемневший ствол. И мне становится грустно. Все вокруг до того привычно, что неожиданно даже скучно. И эти перешептывания по классу, и постоянная игра взглядов, и плывущие по партам записки, и отношения, которые в своей неискренности стали пресными. И даже береза за окном. Что это со мной? Разве что-то произошло? Ничего. Обыкновенное утро. Обыкновенные разговоры ни о чем. Обыкновенная береза, каждый год по осени теряющая свои листья. Ну, люди приехали… Люди постоянно откуда-то куда-то едут. И я уеду. Куда-нибудь. Окончу школу, потом институт, сяду на поезд и исчезну. К тому времени все изменится. Совсем изменится.

Интересно, когда я приду домой, грузовика уже не будет? Или его проржавевший остов останется в нашем дворе на веки вечные?

– Гурьева, о чем мечтаешь?

Вот ведь! Стоит лишь на секунду перевести взгляд на окно, как русичка мгновенно это замечает. В одиннадцатом классе учителя взялись за наше воспитание. Крик стоит на каждом уроке. Бедные учителя… Мне их порой становится жалко. Учить, учить, чтобы под конец понять, что ничего не смогли дать.

– О чем я сейчас говорила?

– О поэтах Серебряного века. – Я успела посмотреть в открытый учебник на соседней парте. Привет тебе, Семенова! – Блок, Мандельштам, Ахматова, Цветаева.

– Ахматова? – Роза Петровна усмехнулась.

– Ну ты, Мишель, влипла… – прошептала у меня за спиной Малинина.

– Хм, а я и не помню, чтобы говорила об Ахматовой, – с явным удовольствием тянет слова русичка. – А тебе что-то послышалось?

Класс зашевелился. Репина довольно захихикала, грудью ложась на парту.

После той истории с покойницей меня начали мучить кошмары, и я из-за бессонницы пропускала школу, меня пытались лечить. Чтобы у меня не было проблем, мама пришла к директору и все рассказала. Учителя должны были принять данный факт во внимание и лишний раз не пугать меня, не переутомлять, не удивляться странностям моего поведения. Странностям никто не удивился, над ними стали издеваться. И больше всего этим любили заниматься наши учителя.

Я вздохнула и начала рассказывать все, что знала про Ахматову. Знала я много. По классу пронеслась волна разочарования. А чего они удивляются? Как будто не знают, что я собираюсь поступать на филологический факультет. Просто Роза Петровна все еще пытается доказать мне, что я выбрала не ту профессию. На подготовительных курсах в институте почему-то так не считают.

– Супер, – громко прошептала Лерка Маркелова и шмыгнула носом. Маркелова – гот, она любит все депрессивное и унылое. Ахматова как раз для нее.

А теперь последний удар, чтобы расправиться с противником окончательно.

– Роза Петровна, можно я выйду? У меня голова болит.

– Конечно, – растерялась русичка. – Иди.

И я отправилась в коридор. Ну их! Все равно Серебряный век я знаю лучше составителей учебника, а сидеть в классе мне что-то сегодня не хочется. На душе непонятная тревога, тянет куда-то идти, что-то делать. Только не сидеть!