Принц шутов - Марк Лоуренс Страница 3

Я пробрался к своим девяти родным и двоюродным братьям и кузине. Похоже, это была особая аудиенция для королевских внуков: девяти младших принцев и единственной принцессы Красной Марки. По праву я должен был быть десятым в очереди к трону после своих двоих дядьев, их сыновей, своего отца и старших братьев, но старая ведьма, которая грела этот трон уже сорок лет, имела собственные представления об очередности. Кузина Сера, без единого месяца восемнадцати лет от роду, не обладающая ничем, что подобает принцессе, была любимицей Красной Королевы. Я не стану лгать, Сера умела сводить мужчин с ума, и, соответственно, я бы с радостью пренебрег общепринятыми взглядами на то, что можно и что нельзя делать вместе двоюродным братьям и сестрам. На самом деле я уже не раз пытался ими пренебречь, но кузина била с правой руки так, что мало не покажется, и охотно лупила по самым уязвимым частям мужской анатомии. Сегодня она явилась в замшевом костюме для верховой езды, более уместном на охоте, чем при дворе, но, черт возьми, была хороша.

Я проскользнул мимо нее и растолкал братьев, чтобы встать в первых рядах. Росту я приличного, повыше многих мужчин, но обычно предпочитаю не стоять рядом с Мартусом и Дарином. На их фоне я мелковат, а учитывая, что мы похожи — те же темно-золотые волосы и карие глаза, — меня так и называют: «мелкий». Это мне не по нутру. Впрочем, в этот раз я был готов к тому, что меня не заметят. Даже не из-за подчеркнутого бабушкиного неодобрения. Это из-за той, с бельмом. Боюсь ее до смерти.

Впервые я ее увидел в пять лет, когда меня привели к трону в день моих именин. Со мной были Мартус и Дарин в лучших церковных облачениях, отец в кардинальской шапке, трезвый, хотя солнце уже миновало зенит, мать в шелках и жемчугах, горстка церковников и придворных дам по краям. Красная Королева подалась вперед на троне и громовым голосом вещала что-то о Ялане, деде своего деда, Кулаке Императора, но я не слушал: я уже увидел старуху, такую древнюю, что при взгляде на нее хотелось блевать. Она так скорчилась в тени трона, что с другой стороны ее можно было просто не заметить. Лицо ее было словно из бумаги, размоченной, а затем высушенной, скулы остры, губы походили на сероватую линию. Одетая в лохмотья, она смотрелась неуместно в тронном зале, на фоне пышных украшений, стражей в бронзовых кольчугах и блестящей свиты, явившейся посмотреть, как меня нарекают. Старая карга не шевелилась: она вполне могла сойти за игру теней, брошенный кем-то плащ, зрительную иллюзию.

— …Ялан?

Красная Королева закончила свою речь вопросом.

Я ответил молчанием, оторвав взгляд от существа, сидевшего слева от нее.

— Бабушка прищурилась, впиваясь в меня взглядом.

И — ничего. Мартус весьма чувствительно ткнул меня локтем под ребра. Не помогло. Я хотел снова смотреть на ту старую женщину. Она все еще была там? Или ушла, едва я отвел взгляд? Я представлял, как она могла двигаться. Быстро, как паук. Желудок мой скрутило узлом.

— Принимаешь ли ты мое напутствие, дитя? — спросила бабушка, пытаясь изобразить доброту.

Мой взгляд снова метнулся к старухе. Все еще там, совершенно такая же, она наполовину отвернулась от меня, глядя на бабушку. Сначала я не заметил ее глаза, но теперь он привлек меня. У одной кошки в зале был такой — молочно-белый, почти жемчужный. Слепой, как говорила моя нянька. Но мне казалось, что он видит больше, чем другой, зрячий.

— Что с мальчиком? Он дурачок?

Недовольство бабушки прокатилось по двору, заглушая перешептывание.

Я не мог отвернуться. Стоял и потел, мало того, едва не описался. Слишком боялся, чтобы заговорить, даже чтобы солгать. Слишком боялся, чтобы сделать хоть что-то, просто потел и смотрел не отрываясь на ту старуху.

Когда она пошевелилась, я был готов заорать и убежать. Вместо этого я жалобно пискнул:

— В-вы ее видите?

Она медленно зашевелилась. Поначалу так медленно, что нужно было соизмерить ее с фоном, чтобы убедиться, что не показалось. Потом — быстрее, легко и уверенно. Она повернула ко мне свое ужасное лицо, один глаз темный, другой — переливчато-молочный. Внезапно мне стало жарко, будто разом вспыхнули все камины и заревели, опаляя летний солнечный день, и пламя взметнулось с железных решеток, словно желая прорваться к нам.

Она была высокой. Теперь я это увидел: сгорбленная, но высокая. И худая как скелет.

— Вы ее видите?

Я уже кричал, показывал пальцем, и старуха шагнула ко мне, протягивая белую руку.

— Кого?

Это Дарин, ему уже минуло девять, и он был слишком большим для таких глупостей.

У меня не было голоса, чтобы ответить ему. Женщина с бельмом положила свою бумажно-костяную руку поверх моей. Она улыбнулась, уродливо исказив лицо, словно на нем извивались черви. Она улыбнулась, и я упал.

Я провалился куда-то, где было темно и жарко. Говорят, у меня был припадок, конвульсии. Врач сказал отцу на следующий день, что это хроническое состояние, но оно больше не повторялось, хотя прошло уже почти двадцать лет. Я знаю только, что упал, — и падаю, судя по всему, до сих пор.

Бабушка потеряла терпение и нарекла меня, когда я бился на полу.

— Приводите мальчика, когда у него голос прорежется, — сказала она.

Меня увели — на восемь лет. Я вернулся в тронный зал тринадцати лет от роду, чтобы быть представленным бабушке перед праздником сатурналий суровой зимой 89 года. В тот раз, как и во все последующие, я, подобно другим, притворялся, что не вижу женщину с бельмом. Возможно, они и правда ее не видят, потому что Мартус и Дарин слишком глупы, чтобы притворяться, и не умеют убедительно врать, и все же когда они смотрят в ту сторону, то и глазом не моргнут. Наверно, лишь я вижу ее, когда она постукивает пальцами по плечу Красной Королевы. Трудно не смотреть, когда сам знаешь, что не надо бы. Все равно как ложбинка на женской груди, стиснутой корсажем и выставленной напоказ, — считается, что принц этого не замечает. Я стараюсь изо всех сил, и по большей части мне удается, хотя бабушка время от времени странно смотрит на меня.

В любом случае именно в это утро, потея в одежде, в которой провел всю ночь, украшенной доброй половиной сада де Виров, я ни в малейшей степени не возражал, когда меня втиснули между рослыми братьями, не возражал быть мелким, незамеченным. Честно говоря, я отлично мог бы обойтись без внимания Красной Королевы и ее безмолвной сестры.

Мы простояли еще минут десять, по большей части молча, некоторые принцы зевали, другие переминались с ноги на ногу или бросали на меня кислые взгляды. Я честно стараюсь не мутить своими злоключениями тихие воды двора. Гадить там, где ешь, негоже, и потом, трудно прятаться за своим титулом, когда оскорбленная сторона — тоже принц. Так или иначе, с годами я дал своим кузенам не много причин любить меня.

Наконец вошла Красная Королева, без фанфар, но в сопровождении гвардии. Облегчение было кратким — женщина с бельмом шла за ней по пятам, и хотя я отвернулся быстрее быстрого, она заметила, что я на нее смотрю. Королева уселась на троне, стража выстроилась по стенам. Единственный камергер, кажется Мантал Дрюс, неловко разместился между королевскими отпрысками и нашей повелительницей, и в зале снова стало тихо.