Минск 2200. Принцип подобия - Майя Треножникова Страница 3

Всю двойственность отношения к Гомеопатам Целест ощутил с младенчества. Родился он искристым сентябрьским днем, заледенело-ломким, как рыжие листья под коркой первого льда, — первенец немолодой уже четы Альена. На радостях Верховный Сенатор объявил государственный праздник, народные гулянья и бесплатный глинтвейн каждому, кто сколько способен выпить. Вся столица — от Сената до подворотен — славила Адриана Альену и его маленького сына, а виновник торжества спокойно спал в колыбели красного дерева, завернутый в пеленки из драгоценного шелка — натурального шелка из-за дальних границ; под изразцовыми потолками роскошной детской плясали разноцветные блики — солнечные зайчики. В целом Мире Восстановленном, не говоря уж о Пределах, не сыскать было существа прекрасней — во всяком случае, так думали мать и отец Целеста, а кто осмелится спорить с Сенатором и его женой?

Счастье продлилось три месяца. До первого теста.

Тест на Магнита проводился раз в три года — иногда «дар» проявляется внезапно, почти как одержимость. В роду Альена, впрочем, Магнитов не могли припомнить ни Адриан, ни его жена Ребекка, потому не опасались нести ребенка мрачным, закутанным в серо-белые одеяния ученым-Гомеопатам. Центральная лаборатория размещалась в Цитадели, одном из восстановленных храмовых коплексов; с давней той поры религия окончательно уступила место науке, и церковь стала вотчиной новой Инквизиции, ощетинилась громоздкими, похожими на стеклянных ежей с трубочками-колбами вместо игл, аппаратами и пропиталась ароматом реагентов. Религиозную полутьму сменили электрические лампы.

Целест громко вопил — ему не нравились едкие запахи, его пугали незнакомые люди с холодными жесткими руками, противные руки отобрали его у мамы, а потом больно укололи предплечье. Целест протестовал всеми силами, даже попытался укусить беззубыми деснами «обидчика».

Целест словно предчувствовал: его судьба «золотого мальчика» заканчивается, едва начавшись. Вердикт Гомеопатов звучал приговором: ярко выраженные способности Магнита. Будущий воин или мистик. Специализация выяснится позже.

Сын Сенатора? Какая разница… и потом, господин Альена, разве вы не счастливы, что ваш сын будет защищать нас от одержимых? Разве то не достойная судьба?

Ребекка рыдала в голос. «Мое дитя, мой первенец — одержимых ловить! А если мистиком окажется, они же все сумасшедшие!?» — причитала, будто по покойнику, едва удалось ее успокоить.

Адриан сдержался. Кивал засушенному сморчку-Гомеопату и подписал согласие; только молчал три дня и померкли рыжие волосы, подернулись сединой.

Начиналась зима.

До десяти лет будущему Магниту дозволяли жить в отцовском доме, с младенцами орден предпочитал не возиться. Позже Целест думал, что относились к нему, как к жертвенному агнцу: мать, отец, слуги и даже родившаяся два года спустя сестра Элоиза отсчитывали дни и часы. Семь лет, пять лет, три года… до того, как Целест перестанет быть…

Кем? Человеком?

Вероятно.

Его обучали Восстановленному Знанию — от языков и литературы до генетики и химии, но порой на середине урока добродушный старик-учитель прерывался, пряча в кустистые усы невеселую усмешку. Целест распознавал ее.

«Зачем тебе Овидий и теоремы Пифагора — ты уйдешь от нас к тем, чья сила — безумие и убийство, и ничто более не потребуется».

Целесту объясняли — мол, избранный, благословленный, будущий спаситель, но также слышал он, как шепчутся горничные: «похороненный заживо». Два или три раза Целест потихоньку плакал, уткнувшись в ярко-алые подушки, и слезы на них терялись темными пятнами, а затем высыхали. А под потолком по-прежнему мелькали в цветных витражах пестрые блики.

Прошло десять лет, и Ребекка отвела сына в Цитадель Гомеопатов, а вернулась одна. Они с мужем нашли все-таки на старости лет утешение в дочери Элоизе, но те, кто видел в тот день жену Сенатора, поговаривали — облачилась она в траур и черную с серебристыми опалами вуаль.

Целест более не принадлежал миру людей.

Обитель Гомеопатов, славная в столице как осиное или гадючье гнездо, на поверку оказалась чем-то между монастырем и военной академией. Проповедовался дух братства, единства, общей цели и… особенности. «Вы — другие, — твердили мальчикам и девочкам, многие из которых ревели, просились домой. — Вы — избранные, и вы — сама жизнь». Какой-то ученый сказал образованному Целесту — «лейкоциты в крови Мира Восстановленного».