Десять тысяч дверей - Аликс Е. Харроу Страница 3

Вся эта сцена – сочный аромат сухого дерева, трава, которая покачивалась на фоне неба, словно крадущаяся рыже-синяя тигрица, – вызывала у меня желание затаиться среди высохших стеблей, подобно олененку в ожидании мамы. Я побрела в глубь травяного моря, проводя ладонью по курчавым верхушкам колосков.

Я могла бы и вовсе не заметить Дверь. С Дверьми так всегда – они стоят в тени и остаются неприметными, пока не посмотришь под правильным углом.

Эта представляла собой старую деревянную раму, напоминающую основание карточного домика. Вокруг рассыпающихся петель и гвоздей виднелись пятна ржавчины, а от самой двери осталось всего несколько дощечек. Краска – ярко-синяя, как небо, – еще не успела окончательно облупиться.

Так вот, в то время я еще ничего не знала о Дверях и не поверила бы в них, даже если бы мне вручили трехтомное издание свидетельств очевидцев с подробным комментарием. Но, когда я увидела эту облезлую синюю дверь, одиноко стоящую в поле, мне очень захотелось, чтобы она вела куда-нибудь еще. Подальше от городка Нинли, штат Кентукки, в какое-нибудь новое, неведомое место, такое огромное, что его невозможно обойти.

Я прижала ладонь к синей краске. Петли заскрипели, прямо как в домах с привидениями из грошовых страшилок и приключенческих историй, которыми я зачитывалась. Сердце громко застучало у меня в груди. В дальнем уголке души замерла в ожидании наивная надежда на чудо.

Разумеется, по ту сторону двери ничего не было, только кобальтово-коричный пейзаж родного мира: небо и поле. И от этого вида – сама не знаю почему – мне стало больно. Я уселась на землю в своем красивом льняном платьице и заплакала от горького чувства потери. Чего я ожидала? Что найду волшебный портал, как дети из моих любимых сказок?

Если бы со мной сейчас оказался Сэмюэль, мы могли бы придумать что-нибудь и поиграть. Сэмюэль Заппиа был моим единственным невыдуманным другом: темноглазый мальчик, пристрастившийся к газетам с низкосортными приключенческими рассказами. Его лицо сохраняло мечтательное выражение, как у моряка, что смотрит на горизонт. Два раза в неделю он приезжал в особняк Локка на красной повозке, на которой золотистыми витиеватыми буквами было написано: «ПРОДУКТОВАЯ ЛАВКА ЗАППИА, ИНК.». Сэмюэлю обычно удавалось пронести для меня еженедельник «Сокровищница историй» или выпуск «Грошовых чудес», спрятав газеты среди запасов муки и лука. По выходным он сбегал из лавки, и мы вместе шли на озеро разыгрывать какие-нибудь сюжеты про привидения и драконов. Sognatore ^[1] – так называла его мать. По словам Сэмюэля, в переводе с итальянского это означало «бестолковый мальчишка, который разбивает матери сердце, вечно витая в облаках».

Но в тот день в поле Сэмюэля со мной не было. Поэтому я достала карманный дневник и написала историю.

В мои семь лет этот дневник являл собой самую ценную вещь из всех, что мне принадлежали, хотя считался ли он моим с точки зрения закона – вопрос дискуссионный. Я его не покупала и не получала в подарок. Я просто нашла его. Еще до своего седьмого дня рождения я играла в Зале фараонов, открывая и закрывая древние сосуды и примеряя украшения, и случайно заглянула в красивый синий ящичек («Сундук со сводчатой крышкой, украшенный слоновой костью, черным деревом и синим фаянсом, Египет; часть парного комплекта»). И на дне его и обнаружила этот дневник: обложка из кожи цвета жженого масла и сливочно-белые страницы, чистые и манящие, как свежевыпавший снег.

Я подумала, что, вероятно, книжечку оставил для меня мистер Локк, который не хотел разрушать свой строгий образ, вручая такой подарок лично. Поэтому я без малейших сомнений забрала дневник себе и писала в нем всякий раз, когда чувствовала себя одинокой или потерянной, когда отца не было рядом, мистер Локк занимался своими делами, а нянька обижала меня. В общем, довольно часто.

Обычно я сочиняла рассказы вроде тех, что читала в принесенных Сэмюэлем выпусках «Сокровищницы историй»: про храбрых светловолосых мальчишек, которых звали Джеками, Диками или Бадди. Я очень много времени тратила, сочиняя леденящие кровь заглавия и выводя их особенно витиеватыми буквами («Тайна ключа мертвеца», «Общество золотого кинжала», «Летающая сиротка»), а вот о сюжете не беспокоилась вовсе. Но в этот день, сидя в пустом поле возле Двери, не ведущей никуда, я захотела написать другую историю. Настоящую историю, в которую можно попасть самой, если очень сильно верить.

«Жила-была храбрая и опрометчевая (так же пишется, верно?) девочка. Однажды она нашла Дверь. Это была волшебная Дверь, поэтому пишется с заглавной буквы. Она открыла Дверь».

И на мгновение – на одну долгую-долгую секунду, начавшуюся с изгиба буквы «О» и закончившуюся вензелем вокруг точки, – я поверила в это. Не так, как дети верят в Санту или фей, в глубине души понимая, что все это игра. Вера пронизала меня до костей. Так верят в дождь и силу притяжения.

И что-то в мире сдвинулось с места. Я знаю, это чертовски паршивое описание – уж простите мне это выражение, недостойное юной леди, – но иначе сказать не получается. Словно произошло землетрясение, которое не потревожило ни единой травинки; солнечное затмение, которое не отбросило ни малейшей тени; огромное, но невидимое глазу изменение. Внезапно поднявшийся ветерок коснулся страниц дневника и принес с собой запах соли и горячих камней и еще множество далеких запахов, которым не место было на заросшем поле на берегу Миссисипи.

Я спрятала дневник в карман юбки и встала. Ноги дрожали от усталости, как тоненькие березки на ветру, но меня это не слишком волновало. Дверь, казалось, шептала что-то на нежном трескучем языке древесной трухи и старой краски. Я снова протянула руку, помедлила, а потом…

Открыла Дверь и вошла в нее, шагнув в никуда. Гулкое эхо пограничного пространства ударило в уши, и мне показалось, будто я резко опустилась на дно огромного озера. Моя протянутая рука исчезла в пустоте, движение ноги все не заканчивалось.

Теперь я называю это пограничное место порогом (точнее, Порогом – эта заглавная «П» словно очерчивает пустоту между двумя пространствами). Порог – опасное место, ты не здесь и не там, и перейти его – это как шагнуть с обрыва с наивной верой, что на полпути к земле у тебя отрастут крылья. Нельзя медлить, нельзя сомневаться. Нельзя бояться пограничья.

Моя нога встала на твердую землю по ту сторону двери. Кедровый аромат и солнечное тепло сменились металлическим привкусом во рту. Я открыла глаза.

Это был мир из соленой воды и камня. Я стояла на высоком утесе, вокруг которого простиралось бескрайнее море. Далеко внизу, у изогнутого берега острова, словно камешек в горсти, лежал город.

По крайней мере, я решила, что это он. В нем не было того, что обычно свойственно городам: ни трамваев, которые со звоном ползут по улицам, ни завесы угольного дыма в небе. Вместо этого я увидела покрытые побелкой каменные здания – их ряды складывались в замысловатые изгибы, а открытые окна напоминали темные глаза. Над городом возвышалось несколько башен, и вдоль берега, напоминая рощицу, тянулись ввысь мачты кораблей.